Замкнутый круг - [21]

— Откуда? — заготовитель широко улыбался. — Я новый человек в здешних местах. Из Кировоградщины перебрался не от доброго хлеба, конечно. Так что не сильтесь, меня вы не вспомните.

— Слава Иисусу! — перекрестилась молодайка. — А я уж невесть что подумала. Служил у нас в управе полицаем тоже один Стрижак…

Стрижак крепко взял Кристину за локоть и притянул к себе, шепнул на ухо:

— Я всю войну в концлагере просидел, — и показал выколотый на руке лагерный номер.

— Ой, лышенько! Прости за ради Христа!

Открыли сарай. В ноздри ударил крепкий запах навоза, прелой соломы, кизяка. В углу за перегородкой лежал рябой кабан пудов на восемь. «Ничего себе кабанчик», — присвистнул Григорий. Животное, почуяв, зачем к нему пришли, привстало, захрюкало и попятилось, оседая на задние ноги.

— Веревку давай, так не завалить, — попросил Стрижак. — И нож приготовь.

— Зараз, — Кристина бросилась из сарая и тут же вернулась: все у нее было приготовлено заранее.

Григорий сделал петлю на веревке, приказал:

— Почеши ему за ухом, а то не подпустит.

Кристина беспрекословно исполнила. Стрижак, похлопывая борова по боку, взял его заднюю ногу и затянул петлю.

— Отойди! — Он перекинул другой конец веревки через перекладину под потолком и рывком опрокинул визжащую свинью, завязал веревку на загородке. Кристина протянула ему длинное лезвие широкого немецкого штыка. Он потрогал его острие пальцем и вдруг одним ударом вонзил в бочину хряка, перевернул на спину, придавил коленом и перерезал ему горло. Казалось, еще дикий визг висит в воздухе, а кабан уже затихал в предсмертных конвульсиях. Кровь стекала в подставленный таз.

С трудом выволокли тушу в сад. Обложили соломой, запалили. Затрещала в огне щетина кабана. Кристина принесла горячей воды, стала поливать почерневшую тушу. Стрижак ножом соскребал обгоревшую кожу. Очищенная жирная туша лоснилась загорелым коричневым цветом.

Разделывали ее уже в хате. Кристина растопила печь, бросила на сковороду нутряного сала, потом мяса грудинки прямо из-под ножа.

Стрижак пластал сало, складывал его в деревянную кадку.

— Ну, красота моя, довольна моей работой?

— И ты, Гришенька, в накладе не останешься, — осмелела хозяйка. — Я зараз гостей кликну и ужинать сядем.

— От свеженинки грех отказываться. А что за гости-то будут? — как бы невзначай спрашивал Стрижак.

— Обещала давно угостить нашего председателя сельсовета да отца дьякона. Сам бачишь, одна живу, а воны люди нужные, в помощи мне не видказують.

— Ну, если так, зови!

— Зараз Ивасика уложу. Да и вам постель приготовить надо.

— А молвы не боишься?

— На чужой роток не накинешь платок, а по темну у нас ездить опасно. На меня же потом и пальцем покажут: выпроводила человека на ночь глядя. Конягу вашего распрягла и поставила в конюшню. Только воды трэба будет ему занести, не забыть.

Стрижак подивился такой расторопности хозяйки, но вида не подал. Вынес сало и мясо на погребицу, зажег керосиновую лампу и опустил все на лед. Заодно обследовал все уголки погреба. Заметил, что масла и сала здесь было больше, чем потребно средней семье на целую зиму. Надо льдом висели окорока. Наложив в миску соленых огурцов, Григорий вернулся в дом.

Пришли и гости. Здоровенный дьякон в черной засаленной сутане и с золотым крестом на могучей шее, перешагнув порог, пророкотал:

— Мир дому сему, во славу веков!

За ним бочком протиснулся круглый, как калач, человек с уже изрядно хмельными глазками, снял картуз и, широко улыбаясь, спросил Стрижака:

— А ты кто такой есть? Документы!

— Дальний родственник Аверьяна, заготовителем робыть, — не моргнув глазом, выпалила Кристина.

— Саливон Пращак, председатель сельсовета, — представился кругленький и плюхнулся на лавку перед столом. — Ох, и дух же у тебя, Кристя, в избе, аж слюной захлебнуться можно.

— Сидайте, гости дорогие, сейчас все подам, — засуетилась хозяйка, метая на стол чашки с огурцами, квашеной капустой, хлебом, салом.

На серединку поставила трехлитровую бутыль с мутной жидкостью, подала граненые стаканы и наконец прямо на сковороде еще шипящее мясо со шкварками.

— Миряне, во избежание господней кары опрокинем содержимое в наши чрева! — дьякон поднял стакан и, не дожидаясь остальных, одним залпом проглотил самогон.

Пращак с завистью посмотрел, с каким искусством оприходовал дьякон свою дозу, и, крякнув, нараспев произнес:

— Хай живе наше поросятко у чужому огороди…

Выпили и Кристина со Стрижаком. Захрупали огурцами, потянулись к мясу. Но дьякон не дремал у бутыля. Стаканы то и дело наполнялись пахучей жидкостью. И вскоре голова председателя тяжело опустилась на грудь.

— Спекся, раб божий, — словно бы даже обрадовался дьякон и снова потянулся к сосуду.

— Я тоже сыт, — отстранился Григорий.

— Кристя?! Кого ты мне подсунула? — священник замотал кудлатой головой. — Ты что, хворый?

— Нет, устал просто, — отнекивался Стрижак. — Душа не принимает.

— А у меня принимает! Так воисполним ее потребность, миряне. Бог простит все наши грехи! И я прощу! Слышишь, Кристина? Приходи ко мне на сеновал, и я тебе все грехи отпущу, — зарокотал он, захлебываясь смехом и самогоном разом.

— Нехорошо вы говорите, отец дьякон, — обиделась Кристина. — Что человек подумает?