Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000 - [2]
3.8.83
Марк Твен ещё в давние годы отметил, что в США живёт «несокрушимая вера в Адама и в библейскую историю сотворения мира, не пострадавшая от натиска учёных» («Жизнь на Миссисипи», глава 22). Сколько лет прошло, а нападки на дарвинизм в США приобретают всё более агрессивный характер.
В Вашингтонском зоопарке есть участок, где рядами установлено более 200 белокаменных плит «тем, кто никогда не вернётся» — животным, исчезнувшим с лица Земли по вине человека. Андрей Битов пишет, что каждый день на Земле исчезает один вид животных и каждую неделю — один вид растений.
Пабло Пикассо за 91 год жизни создал 1185 картин, 7089 рисунков, 1128 скульптур, более 3200 художественных изделий из керамики, 18 000 гравюр, 7000 литографий, 11 гобеленов, 8 ковров. Короче — 38 000 произведений искусства!
Мне позвонил Пётр Васильевич Крылов — актёр, который работал с мамой в Центральном театре транспорта (его потом переименовали в Театр им. Гоголя) и, смущаясь, сбивчиво и бестолково попросил написать о нём, поскольку ему исполняется скоро 70 лет. Я не мог ему отказать. Я был школьником, когда он приходил к нам в Лихов, молодой, очень красивый, я помню его столько, сколько помню себя. Актёр он средний, хотя стал народным РСФСР. И вот ему уже 70. Надо сделать старику приятное[1].
Свиньи едят половину всего времени от восхода до заката.
Дарвин признаётся: «В течение всей своей жизни я не мог одолеть ни одного языка».
Да, положительно многое роднит меня с великими людьми!
В воскресенье 21 августа я закончил, наконец, оборудование моего переделкинского кабинета, постелил старый палас, развесил фотографии, оставалось только книги расставить, — и объявил о торжественном открытии Дома-музея Голованова.
Дед Ласкин с внуком Митей.
Ласкин Дом не видел. У него с утра заболел живот, он голодал и отлёживался наверху, читал книжки и смотрел с Митей телевизор. Потом живот его поутих, он успокоился, и предложение ко мне АВ[2] отвезти БС[3]в Москву, в поликлинику для анализов, я хотя и принял, но про себя посчитал лишним. В Москву не поехали, вспомнили, что сегодня воскресенье, какие анализы?
Вечером, когда мы пили чай, Борис Савельевич спустился, посидел с нами, снова стал жаловаться на боли в животе и был отправлен АВ полежать наверх. Вскоре я услышал, как он громко позвал её. Вызвали неотложку из Солнцево, потом ещё одну бригаду, потом реанимационную машину из Москвы. Давление у БС упало, пульс прощупывался совсем плохо, врачи сомневались: довезут ли до Москвы. БС состоянием своим был озабочен, но вёл себя спокойно. Я старался развеселить его. Когда БС уже снесли вниз и укладывали в реанимационную машину, я увидел, что над головой БС светится маленький телеэкран и сказал БС:
— Ну надо же! Евреям даже в «скорой» телевизоры ставят! Вот за это вас народ и не любит!
БС засмеялся. Мы с АВ поехали следом за реанимацией и приехали в 1-ю Градскую одновременно с ней. Из больницы я позвонил девчонкам на дачу и успокоил их. Через полчаса Борис Савельевич умер в операционной на третьем этаже 1-й Градской больницы: аневризма аорты, в животе разорвался большой сосуд. Очевидно, если бы хватились раньше, его можно было бы спасти.
Есть и гораздо более стремительные смерти, но чтобы смертельная катастрофа столь долго и коварно прикидывалась невинными коликами — не припомню.
Борис Савельевич был писатель весьма средний. Человек избалованный, капризный, изнеженный женским окружением, в котором он прожил всю жизнь: мама, жена, дочки, няня. Вместе с тем в нём была какая-то врождённая деликатность, истинная скромность и подлинный артистизм. Он был великолепным рассказчиком, по своему желанию способен был генерировать вокруг себя некое доброе, беззаботное поле веселья, уютное, искреннее. Он был человеком необразованным, читал мало и читать не любил. Сведения о жизни нахватывал извне и был в этом смысле идеальным современником нашего пеночного радиотелевизионного века. При этом был по-своему умён, обладал вкусом, его литературные советы очень часто были точны, правильны, и остаётся только удивляться, как он не видел изъянов в своих собственных работах. А, может быть, он и видел их, но не хотел утруждать себя, потому что одним из главных качеств Бориса Савельевича всегда было страстное желание освободить себя от каких-либо усилий, угрожающих его физическому и душевному комфорту. Он не любил дурных вестей, оберегал себя от них и поставил дело так, что и все другие его оберегали. Если от каких-то неудобств можно было сразу, например, откупиться, он делал это стремительно и охотно. Характерно, что, умирая, он говорил с врачами не о болезни, не о причинах боли, а о болеутоляющих средствах.
Он не терпел домашнего беспорядка. Будучи сам совершенно безруким, сразу вызывал электриков, водопроводчиков и готов был заплатить им сколько запросят (истинных цен никогда не знал), только бы они освободили его от пустякового неудобства.
Удивительный эгоизм сочетался у него с добротой и даже щедростью. Обожал делать подарки, из-за границы никогда не привозил что-то себе, всегда — жене и дочкам. В семье женой был он, а АВ — мужем, решающим все главные вопросы семейной политики. С этим положением он не только смирялся, но приветствовал его, поскольку оно освобождало его от необходимости брать на себя ответственность за принятия каких-либо решений. Он очень не любил решать.
