Заметки провинциального доктора - [7]

Тут, мне кажется, нетрудно дать ответ на традиционный российский вопрос: кто виноват? Надо ответить прямо: виновато государство (правительство, строй, Административная система — это можно называть по-разному, но виновато государство). Виновато оно в том, что многие десятилетия ворочая понятиями «классы», «народ», «массы», как-то теряло из виду отдельного человека. Нет, с лозунгами все как раз было хорошо. Ну, человек у нас звучит гордо, и все в человеке, все для человека, и даже человек человеку друг, товарищ и брат, но более верна была поговорка: «Без бумажки ты букашка». Впрочем, с бумажкой или без бумажки ты все одно букашка. И государство в первую очередь интересует твой труд и еще раз твой труд, а твое здоровье и жилье, твое питание интересует его гораздо меньше.

Если нужны деньги на что-то неотложное — индустриализация, подготовка к войне, курчатовский проект, королевский проект, «семь в пять», «количество в качество», деньги можно брать у медицины, образования и культуры. Взять, что необходимо, а медицине пойдет то, что останется, то есть одни горькие слезки. Это и есть остаточный принцип.

Впрочем, ради справедливости надо сказать, что так было не всегда. Государство вправе гордиться достижениями медицины в двадцатые годы. Все-таки медицина у нас тогда была очень отсталая. До революции умирал каждый пятый ребенок до года. На десять тысяч жителей было всего два врача. И за короткий срок покончили с эпидемиями чумы, холеры, оспы, трахомы и др. И недаром из всех организаторов здравоохранения мы помним только двух: Соловьева, автора проекта организации здравоохранения, и Семашко, наркомздрава в двадцатые годы.

Но потом победил остаточный принцип. И было бы странно, если бы он не победил. Потому что когда идет уничтожение собственного народа, вопросы здоровья отдельного человека уходят на самый дальний план. Человек, как я понимаю, боялся не так за свое здоровье, как за свою жизнь, которая в любой момент могла оборваться, и не в больнице, но в лагере. Да и весь последующий опыт учил человека, что он никому не нужен, и с ним никто всерьез не считается.

К нему, этому отдельно взятому человеку, обращаются лишь при исторических катаклизмах, и вот тогда он осознает себя хозяином не только своей судьбы, но и своей земли, и тогда он выпрямится, и спасет, и защитит, и устроит.

Вне же этих потрясений он никому не нужен, он мусор, пылинка, красиво говоря, тень песчинки. Да, но ведь человеку внушали, что он венец творенья и хозяин своей судьбы, и он непременно хочет быть тем, что ему обещано — он хочет быть вершителем судеб, и покуда этого нет, человек будет находить заменители страстей — вот, на мой взгляд, причины падения нравственности и, соответственно, причины пьянства и наркомании. Окружающая жизнь, что бы человек себе ни внушал, все равно возьмет свое, и она сумеет доказать человеку, что его здоровье, плоть — дело десятое. Иной раз думаешь привычно, а потому вяло, господи, с какой же нелюбовью и даже ненавистью относимся мы к своей и чужой плоти.

Я наблюдал красивую картинку, как в дежурной больнице, куда свозят со всего города пьяных травматиков, вместо того, чтоб занести больного на носилках в полуподвальное помещение, шоферы и санитары для ликвидации очереди брали бедолажку за руки — за ноги и, раскачав, закидывали в это самое полуподвальное помещение.

Это неуважение к чужой плоти. А вот к собственной. Восемь вечера, вызов к сорокалетней женщине, у которой восьмые роды. Женщина ожидает машину возле барака. Объясняет, что вызов к ней. На удивленный вопрос врача, мол, вы что, на улице собираетесь рожать, отвечает, что уже родила, и ребенок у нее в штанах. И точно — ребенок у нее в штанах, пуповина еще не перерезана. Только побыстрее увозите меня, торопит женщина, а то мои узнают, что я снова навострилась рожать, убьют.

Оказывается, ни муж, ни старшие дети не подозревали о близких родах, да и она сама тоже начала догадываться в последние два-три месяца, но скрывала — на учет не встала, декретный отпуск не оформляла.

Доктор усадила женщину в машину, перерезала пуповину, запеленала младенца, а потом уже удивилась — что за смысл скрывать, вы же все равно придете домой с младенцем, не в капусте же вы его нашли?

Я в роддоме переночую, а завтра утром сбегу, был ответ, как они меня найдут, если я без документов. А мои гопники даже не хватятся, что меня нет.

И когда я удивляюсь этому отношению к своей и чужой плоти, я понимаю, что удивление наивно. Потому что наплевательски относится к человеческой плоти государство. Интересно знать, почему у нас такие замечательные общественные клозеты? Особенно в провинции и особенно на вокзалах (правда, в провинции они только при вокзалах и существуют, словно бы в иных местах провинциал не бывает).

Отчего у нас такие замечательные столовые? С неподдающимися описанию скатертями, запахами пищи и невыветриваемого желудочного сока? О пище, которую мы там заглатываем, чтоб задержать в себе, нечего и говорить.

А что мы вообще едим! Нет, по объему мы, возможно, превосходим любые нормы, но картошка и хлеб не могут заменить мясо, овощи и фрукты.