Заметки практика - [2]

Однако удары, нанесенные пушкинистами, не казались мне одина­ковыми по силе.

Письма Матюшкина к Энгельгардту? Гастфрейнд опубликовал свою книгу в 1912 году. А после Октября государственные архивы приняли на хранение обширные частные собрания. Так случилось и с письмами Матюшкина: из личной библиотеки принца Сергея Ольденбургского они попали в рукописный отдел библиотеки имени М. Е. Салтыкова- Щедрина.

Но дневник первого плавания Матюшкина... Нетрудно вообразить, сколь я досадовал на моего героя, не выполнившего наказ Пушкина. Не выполнившего, если верить указанию Грота. А как было не поверить? Уж Яков-то Карлович, думалось мне, все, все знал, он был коротко зна­ком с Матюшкиным, посещал старика адмирала, доживавшего свой бобылий век в Демутовом трактире, расспрашивал о лицее, о Пушкине, о лицейских годовщинах... И, поверив Гроту, я припал к косвенным источникам.

Первенец мой народился, я ликовал. И все же мысль о дневнике Матюшкина не давала покоя. Конечно, я сознавал, что для восемнадцати­летнего Матюшкина восемнадцатилетний Пушкин не был гением, гор­достью России, а был ровней, однокашником; он, Федя, жил в нумере двенадцатом, за стеной — Жанно, Ваня Пущин, в нумере четырнадца­том— Француз, Саша... И все-таки я сердито недоумевал: как же это «мой» Матюшкин осмелился пренебречь советом и наставлением Алек­сандра Сергеевича Пушкина? Да еще во времена эпистолярные, так сказать, дневниковые.

Нет, Матюшкин не а вел путевой журнал! Дневник уцелел,— поди догадайся, почему Грот про него не знал... Корабельные записки Матюшкина, как и его письма, тоже поступили из частного собрания и тоже в 1919 году. Лежали-полеживали в Пушкинском доме, где я работал над первым изданием книжки, а потом приступил ко второму, дополненному. Никакие косвенные источники не могли заме­нить эти страницы, проясняющие некоторые этические и политические взгляды не только Матюшкина, нет, пушкинского круга, «лицейской республики». Вот строки, выведенные на заре прошлого века совсем еще зеленым юношей: «Мало изгнать из своей земли рабство, чтобы доста­вить подданным счастье, безопасность, богатство, но надобно изгнать его из колоний — для блага всего человечества».

Спасибо Гроту, он дал мне хороший урок: подвергай сомнению даже авторитетные свидетельства. В другой раз я не поверил старой энциклопедии, указывавшей, что записки Ф. П. Врангеля, мореплавателя и путешественника, погибли.

Погибли, утрачены? Как так? Ведь одну главу опубликовал петер­бургский журнал «Северный архив»? Стало быть, ищи в бумагах «Север­ного архива», решил я и тотчас сбился со следа: ничего не нашел. Ладно. Не беда. Надобно обратиться к богатому собранию флотских докумен­тальных материалов — Ленинград, улица Халтурина, железная калитка напротив эрмитажных атлантов. Нет, не было искомого. Зато обнару­жился пространный журнал некоего Петра Низовцева, спутника Врангеля. Наша морская библиотека не бедна вояжами, да все они принадлежат командирам экспедиции, а эти вот составил артиллерийский унтер-офицер. О типографском станке он и не помышлял: «сей слабый мой труд» посвящал брату Михаилу Кузьмичу и «благосклонным слушате­лям». Как говорится, взгляд снизу. Редкость! Но и журнал капитан-лейтенанта Врангеля не сгинул бесследно: толстый фолиант, выполненный писарем (читать — удовольствие!), сохранился в фамильном фонде, в Эстонии, в тихом Тарту. Сохранился рядом с адмиральскими эполе­тами в футляре, похожем на маленькую гитару...

Так иногда архивная работа опровергает ошибочные утверждения, напечатанные черным по белому.

А подчас нуждается в дотошной проверке и то, что напечатано безошибочно.

Бывало так, что публикаторам, заполучившим какой-либо архивный материал, или цензуре, визирующей его, некоторые абзацы, даже стра­ницы представлялись лишними — то ли соображения привходящие, то ли извечное редакционное «не лезет». Ну и гуляло по рукописи раз­машистое стило редактора, появлялись кровавые цензорские вымарки (кстати сказать, интересно и то, что именно вычеркивалось красными чернилами).

В моей повести «Завещаю вам, братья...» народоволец Александр Михайлов встречается с неким Дриго, причастным к подполью и оказав­шимся иудой. Встреча была краткой, я удовлетворился мемуарами Е. Д. Хирьяковой, опубликованными в сборнике «Звенья».

Потом, приступив к другой книге, тоже изданной в серии «Пламен­ные революционеры», к повести о народнике Дмитрии Лизогубе, я, не то чтобы по наитию, а из некоторых предположений, полез в бумаги Хирьяковой. Взял, в частности, оригинал мемуаров и увидел, что «Звенья» опубликовали сокращенный вариант, выбросив множество деталей и штрихов, характеризующих Дриго. Как раз то, что было опущено, было мне очень и очень нужно: управляющий имениями Лизогуба, его черни­говский земляк, этот самый Дриго «усложнился» — предательство сме­шалось с привязанностью к Лизогубу, с намерением спасти Лизогуба, то ли искренними, то ли фальшивыми.

Темы народническая, народовольческая исследовались интенсивно и давно, в содружестве историков и уцелевших революционеров. Изда­вались журналы «Былое», «Голос минувшего», «Каторга и ссылка», изда­вались мемуары, начиная от незаменимых фигнеровских и кончая бро­шюрами, выходили и выходят основательные ученые труды, и все-таки архивные занятия не утрачивают значения для литератора. Суть не в на­ходках, даже и не в подробностях. Суть все в том же приобщении и проникновении. Пусть многое не будет использовано впрямую, непо­средственно, но это многое придаст твоей будущей книге остойчивость, как балластины в трюме придают остойчивость кораблю.