Заметки о современной литературе - [2]

И однако, я тоже не удержался, дернулся возразить, поспорить и даже выбрал для этой цели три основных, как показалось мне, пункта, обозначенных в статье Ерофеева тремя ключевыми словами: Life after Life, misadventures и еще — rent-a-car. Особенно rent-a-car! Потому что Life after Life (жизнь после жизни) — это, скажем, термин; misadventures — ну, допустим, непереводимый, но нужный автору оборот (хотя что ж тут такого непереводимого? «Неприятности, несчастья» — чего-чего, а таких-то слов в русском языке предостаточно!..); но rent-a-car (автомобиль-напрокат) — это уже просто ценз, это знак и пароль. А фраза такая: «Он (литератор в России. — Ю.К.) нанимал стиль, как rent-a-car, лишь бы добраться до цели своего социального назначения». Лихо сказано! Тут можно много кататься на этом саrе, но я бы для краткости задал всего лишь два вопроса. Первый: ч е й стиль нанимал литератор, едучи к социальной цели? Вопрос не к Виктору Ерофееву, он-то знает, конечно, что не бывает безличного стиля, что стиль, как талант, а талант — как деньги, говоря словами Шолом-Алейхема: или он есть — или его нет… Вопрос — к тому читателю-критику, кто примет всерьез изящную эту штуку, эту красивую заграничную штуку. И второй вопрос, связанный с первым: кто именно из хороших русских писателей (о плохих говорить не имеет смысла) пользовался чьим-то, ему самому не свойственным стилем, чтобы достичь этой самой вне литературы расположенной цели?..

Но, подумав, я эти вопросы снимаю, поскольку ответы на них очевидны, и приветствую автора: молодец, Ерофеев, правильный выбрал повод и верный момент — только-только мы заскучали над нашей не слишком литературной «Литературной газетой» и если теперь не развеселимся, то хотя бы согреемся…

Нет, я не стану опровергать скептицизм Ерофеева, но не потому что во всем с ним согласен, просто скептицизм как ключ, как позиция слишком в наши дни соответствует состоянию дел и настрою душ. Он сегодня заведомо убедителен, и не так уж важно, какой изберем мы предмет… Замечу только, что разговор об эпохе невыносимых страданий вряд ли может быть разговором походя, видимо, все-таки он должен быть и автором — выстрадан, а иначе несоответствие тона предмету становится решающим аргументом против. Тут даже вопрос не морали, но чистой техники… Что делать, всякий труд имеет свою специфику, и некоторые виды литературных работ требуют не только усилий ума, но и траты обязательной души.

Но если скептицизм по отношению к прошлому нашей литературы объясним и понятен (насколько оправдан — другой вопрос), то никак не понятен оптимизм по отношению к будущему: на каком н а с т о я щ е м он может быть сегодня основан?

Новая проза, другая проза… Не тавтологичны ли эти названия? Разве всякая сильная проза, настоящая проза — не есть всегда — новая и непременно другая? А если старая и такая же, то может ли быть настоящей и сильной? И однако, поскольку есть название, значит, есть и явление, хотя, быть может, и не в полной мере этому названию соответствующее. Тут ведь как в национальном вопросе — важно, не из какой семьи человек, а как он себя называет. Поэтому согласимся и примем: другая и новая. Каковы же ее основные черты, основные отличия от «прежней и той»? Отсутствие всякой идейной направленности, отказ от выражения морали, от политического контекста, от социального фона…

Мне кажется, новая литература — это и есть в основном литература отсутствия. Отсутствуют в ней атрибуты и качества, которые считались самыми важными для старой, прежней, той литературы, и отсутствие это вполне очевидно и даже порой провозглашено, а вот наличие чего-то взамен — не очень ясно и даже сомнительно.

Что главное в этой цепи отсутствия? Прежде всего отсутствие героя.

В «Розе мира» у Даниила Андреева среди разных, с Землей сопряженных пространств, есть и такое особое пространство, такая страна, где живут герои литературных произведений (он называет их «даймоны»). Так вот я думаю, что новая наша проза не увеличила населения этой страны ни на одну единицу, разве что туда для количества принимают статистов. Любопытно, что сверх-современное направление, декларирующее крайний субъективизм, на деле действует в обобщенном пространстве, без конкретного, вот этого, легко узнаваемого, ото всех отличного, единственного в своем роде человека. За отказ от живого образа, от героя, от портрета в любой его форме — новая литература должна расплачиваться своим фактическим отсутствием в мире. Мир еще она отражает, но сама в него уже нс возвращается и ничего не меняет в его составе. Да, действительно, есть в прежней, той, особенно русской литературе, такая кому-то, может быть (неразборчиво. Приевшаяся?), мне лично безумно дорогая черта: внедрение в повседневную жизнь. Нет, не моралью, не поучением, не примером — героями. Россия будто всегда была той, населенной вымышленными людьми андреевской страны даймонов. Мы привыкли жить среди персонажей, это скрашивало вечное наше одиночество и давало возможность хоть как-то ориентироваться в не слишком (понятном?) мире. Теперь с этим как будто покончено. Прощайте, герои! Нет героя, но, может быть, есть автор как подлинный герой своего произведения? Но в том-то и дело, что и автора тоже нет. Демократично восстав против всякой дидактики, против любой несвободы в искусстве, в том числе и против несвободы читателя по отношению к диктату писателя, новые авторы стали отказываться от многих прежних оков и пут: от композиции, от конца и начала, от авторского отношения к людям и даже к событиям. Традиционную для т о й литературы функцию творца, демиурга, автор новой литературы с легким сердцем передает читателю. Вот вам контур, пунктир, общий смысл, а дальше — думайте сами, р а с к р а с ь т е сами…..