Замечательные женщины - [2]

После смерти Барбары Пим ее слава нисколько не поблекла, напротив, она постоянно растет. Об этом свидетельствует тот факт, что ее имя стало нарицательным – это лучший комплимент, каким могут наградить автора последующие поколения. Такое произошло с очень немногими романистами: можно отметить Грэма Грина, чье имя не только стало нарицательным, но и дало название Гринландии – стране убогих гостиниц и забытых колониальных уголков. Так вышло и с Хемингуэем: жизнь, которую называют «хемингуэевской», наполнена боями быков, охотой и морской рыбалкой. Когда то или иное явление называют «очень пимовским», это означает, что речь идет о саморефлексии и остром осознании ничтожности собственной жизни, проходящей на «обочине». «Пимовское мгновение» переживаешь и тогда, когда понимаешь, что никогда не станешь предметом большой любви для тех, за кем наблюдаешь. Теплой приязни – возможно, но глубокой и страстной любви – никогда. По сути, ты и права-то на такие эмоции не имеешь, пусть и утверждается, что наблюдение за ними в других возвышает душу.

Описанный в «Замечательных женщинах» мир – мир недостатков и благородного обветшания. Тут нет истинной бедности или нищеты – это не является областью Барбары Пим. Персонажи этого романа знали лучшие дни: они из пасторской среды, но теперь в складчину снимают квартиру, способны оценить пищу лучшую, чем консервы, которыми теперь питаются, и в их жизни когда-то было побольше света.

Узнаваем ли этот мир для современного читателя? На мой взгляд, да. Несомненно, сегодняшний Лондон очень отличается от описанного Барбарой Пим. Он более космополитичен, более опасен, более, чем когда-либо, оторван от сельской местности, но все равно узнаваем. И «Замечательные женщины», как и прочие романы Пим, выходят за рамки конкретного исторического фона, поскольку повествуют о человеческих устремлениях и надеждах, которые немногим отличаются от наших сегодняшних: все мы в чем-то себя не реализовали, всем нам хочется, чтобы все у нас было чуточку лучше. Мир смутных устремлений подан в романе так, что не просто показывает, как могут саднить несбывшиеся надежды, но и позволяет над ними улыбнуться. Читая Барбару Пим, не рассмеешься – это было бы чересчур. Но улыбаешься и откладываешь книгу, чтобы с удовольствием улыбнуться еще раз. Потом возвращаешься к чтению, и через несколько минут какое-нибудь неожиданное замечание о человеческих слабостях вызывает новую улыбку.

Как раз такие ремарки, на мой взгляд, и делают «Замечательных женщин» настолько притягательными. Сам сюжет не лишен интереса, но именно описание мирка, в котором живет рассказчица, и скромных удовольствий, которые она в нем находит, не позволяют отложить книгу. В самом начале Милдред, например, говорит: «Как часто я почти со стыдом бормотала: “У меня общая ванная”, – будто меня лично сочли недостойной собственной ванной комнаты!» Сама мысль о том, что кто-то может быть недостоин собственной ванной комнаты, неожиданна, но забавна, потому что это crie de сoeur[1] – выражение неосуществленных стремлений, желания быть тем, кем судьба никогда не позволит тебе стать. Нам всем хочется быть счастливыми – нам всем хочется иметь собственную ванную комнату, – но это счастье для огромного числа людей оказывается недостижимым. Мы все наполняем свою жизнь мелочами, и эти мелочи приобретают для нас огромное значение. Барбара Пим это понимает и, так ярко рисуя мелочи, помогает нам проявить больше сочувствия к ближним. Если признаком великого романа считать то, что он заставляет читателя сопереживать его персонажам, пробуждает в нас способность сочувствовать людям, то «Замечательные женщины» в каком-то смысле – незначительный роман об очень малом, а в каком-то – великий об очень многом.

Александр Макколл-Смит, 2008 г.

Глава 1

– Ах, женщины-женщины! Если где-то что-то происходит, вы уже тут как тут!

Голос принадлежал мистеру Моллету, нашему церковному старосте, и от его плутоватых ноток я виновато вздрогнула, точно меня застали за чем-то неприличным и я не имела права показаться у собственной входной двери.

– Новые жильцы въезжают? Судя по мебельному фургону, я бы сказал, что да, – высокопарно продолжал он. – Уж вы-то, надо думать, знаете толк в таких вещах.

Полагаю, незамужней женщине чуть за тридцать, которая живет одна и не имеет родных, следует ожидать, что ближние подумают, будто она станет совать нос в чужие дела, а если она еще и дочка приходского священника, то можно сказать, что ее положение действительно безнадежно.

– Однако tempus fugit[2], – крикнул на бегу мистер Моллет.

Мне пришлось согласиться: мол, действительно так, но на пороге я замешкалась – посмотреть, как грузчики спускают на мостовую пару стульев. Поднимаясь к себе в квартиру, я слышала чьи-то шаги в пустых комнатах подо мной: шаги гулко отдавались по голым половицам, очевидно, кто-то решал, как расставить мебель.

Наверное, это миссис Нейпир, подумала я, поскольку заметила письмо с пометкой «В ожидании прибытия», адресованное миссис Нейпир. Но теперь, когда она наконец прибыла, мне вдруг не захотелось с ней встречаться, поэтому я поспешила к себе и начала прибираться на кухоньке.