Замечания на книгу Мельникова "Блуждающее богословие" - [14]

(т. е. словес, а каких ниже видно) не имеют пресуществления в Тело и Кровь Господню"...„Якоже он глас рекий: раститеся и множитеся и наполняйте землю: речено убо есть единою, во всякое же лето бывает дело, взимая естество наше к рождению; тако и глас сей (т. е. „сие есть тело" и проч.) единою убо речен бысть от божественного языка оного, на всякой же трапезе в церквах даже до днесь, и даже до Его пришествия жертву совершенную соделывает, се яве есть, яко сими словесы таинство евхаристии совершается; по святому же Василию с приложением оных словес последствующих и „сотвори убо хлеб сей честное тело Христа Твоего, а еже в чаши сей честную кровь Христа твоего, преложи я духом Твоим святым, о них же он сице глаголет в книзе 6 о св. Дусе в главе 27: „несть мы доволны словесы, апостолом, евангелием воспоминаемыми во освящении, но прежде и послежде глаголем иная, яко велию силу к тайне имущия". Убо уже яве есть и то, яко прежде Господних и сих словес изречения, есть хлеб, наг совершенныя благодати, и хлеб пребывает, яко хлеб" (л. 41), и далее „Господними словесы с приложением прочих тайны Христовы освящаются, яко же показахом в 13 возобличении свидетельства св. отец"... „Се зрите, яко между Господними словесы и оными: „хлеб убо сей сотвори его честным телом Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, молитву деет священник, да освятит Бог дары предложенные, убо прежде Господних словес и сих не быша освященни. Но и самая оная словеса: „хлеб убо сей сотвори... что молятся, токмо да в то время силою Господних словес хлеб преложится в тело Христово, подобне и вино в кровь"... (147 л. Жезла). Ясно, какую мысль проводит в Жезле Симеон Полоцкий, и если бы, по начетческому обычаю Мельников не скрыл приведенных слов Жезла, а дочитал бы их до конца, для него и для всякого было бы очевидно, что даже Жезл Правления не противоречит православному учению, содержимому церковью, о времени пресуществления св. Даров. Жезл только хочет поставить логическое ударение на мысли, что пресуществление совершается силою однажды сказанных на тайной вечере словес Христовых, а в какой момент литургии это бывает от момента повторения этих слов священником и до конца песни „Тебе поем", он с точностью не определяет. Не было бы, далее, основания у Мельникова укорять православную Церковь и в хлебопоклонничестве, как особой ереси, что он делает далее и опять за то же, что она будто бы кланяется непресуществленному Хлебу, как Телу во время произношения слов „Приимите ядите"... Впрочем, наличность у нас „хлебопоклонничества Мельников обосновывает еще и на том, что православные нередко кланяются во время великого выхода переносимым дарам, еще не пресуществленным; последнее основание, конечно, очевидная и уже совершенно бездоказательная выдумка о несуществующей и никогда в такой форме не существовавшей ереси.

Пункт 4-й и 5-й той же главы „о причащении" Мельниковым заполнены издевательством над православною Евхаристиею, как над еретическим причастием, „средством опозорения инакомыслящих" (стр. 142), „средством осквернения", (стр. 141) „позорным клеймом", „тавром", „орудием полицейского сыска" (137) и т.п. и все это за то, что: а) Софья когда-то велела казнить смертью даже и раскаявшихся и причастившихся раскольников-пропагандистов, а б) во дни Петра велено было определять принадлежность к расколу по тому, бывает ли у исповеди и причастия человек или нет. Но ведь и до Никона пред казнью у нас причащали: иначе против чего же протестовал Никон, по словам самого же Мельникова, запрещая причащать пред казнью разбойников; и принадлежность к церкви, конечно, ничем так определенно не характеризуется, как признаком, указанным в Петровское время, т.е. если бывает человек у исповеди и св. Причастия, значит он принадлежит к церкви. Злоупотребления же и крайности, бывавшие в пользовании таинством евхаристии с указанными целями в темные времена и на почве скорее политической, чем церковной ― (вроде насильственного причащения), едва ли можно ставить в вину церкви: ведь сам же Мельников приводит свидетельство Феодора Студита и Барония (на стран. 142) о том „как еретики ариане и другие причащали православных еще в древности, вставляя в рот клинья". После этих издевательств над св. Тайною, которую „Окружное послание", обязательное и для Мельникова, уже давно признало за истинное таинство, Мельников, как бы разошедшись, не оставляет своего тона до конца главы: мимоходом он с насмешкой рассказывает со слов Михаила Семенова о принудительном причащении семинаристов и их иногда легкомысленном отношении к таинству, выводя отсюда заключение о том, что нет у нас в семинариях правильного понятия о таинстве и, затем, особенно издевается над единоверцами и их причастием, которое, как совершаемое на 7-ми просфорах и по старообрядческим служебникам господствующею Церковью будто бы было осуждено с клятвою, а теперь единоверцам позволено, но, и позволив, Синод это причастие за причастие все же не считает, что видно-де из пункта II-го правил единоверия 1800 г., которым православному только в смертном случае разрешено было причащаться у единоверческого священника" (стр. 146). Но позволительно спросить у г. Мельникова: когда дороже и важнее всего для человека причастие как не пред смертию? Здоровый человек не всегда так сознательно относится к великому таинству причащения, как больной да еще при смерти, и однако в это-то важное время Синод разрешает православному причащаться у единоверческого священника; разве это не лучшее признание действительности таинства? Α потом Мельников, очевидно, только по невежеству своему не знает, что пункт II-й правил 1800 г. на практике был смягчен в скорости же после их издания и даже юридически изменен в пользу безусловного разрешения православным причащаться у единоверцев еще в 1881 г. (см. Церк. Ведом. отчет Обер-Прокурора): Таким образом, никакого противоречия и здесь в воззрениях церковных на таинство причащения совершенно нет.