Заложники - [52]

Пьяная она, кажется, была.

Может, он и вправду видел своими глазами, но потом почему-то уверенность ослабла, потускнела, зато по-прежнему ярко представлялась женская фигура на серой крыше, на фоне серого же, словно провалившегося неба, с раскинутыми для равновесия, скорей всего, руками, как если бы собиралась полететь...

Она и собиралась. Она не хотела жить, что тогда Илье, конечно, было не понять: как это можно - не хотеть? Настолько безусловным, ни от кого и ни от чего не зависящим, само собой разумеющимся было то, что называлось жизнью, туманно, но бесспорно, так что происходившее на крыше и внизу, где сгрудились люди, натягивавшие одеяло, или которые просто стояли, запрокинув лица, или кричали, размахивая руками, - все это казалось какой-то игрой, спектаклем. Все было почти как взаправду и в то же время понарошку.

Тогда же или, может быть, позже стал он свидетелем другой сцены, тоже поразившей.

С приятелем возвращались из школы и в арке, соединявшей их двор с улицей, столкнулись... Она разговаривала с каким-то парнем и девушкой, вернее, только с парнем, а девушка, державшая парня под руку, с цветами, красивая, слушала, немного отдельно, - судя по всему, все произошло случайно - и эта встреча, и этот разговор, из которого до них с приятелем доносились лишь отдельные слова. Но они сразу поняли, что она пьяна, волосы растрепались, то и дело брала парня за руку, а тот резко выдергивал, она снова брала, он снова выдергивал, при этом она еще что-то быстро негромко говорила - вроде: "Пойдем со мной!"

Парень криво усмехался, отвечал глухо, убирая руку за спину, а она тянула за рукав пиджака возле плеча, как будто пытаясь оттащить, оторвать его от девушки с цветами, растерянно застывшей возле них. И тут парень, похоже, не выдержал - рукой, которую прятал за спину, развернувшись, со всего размаху ударил - прямо по лицу. Не кулаком, но все равно сильно, голова ее резко мотнулась, она сделала шаг вперед, чтобы не упасть, наклонилась, заслонив лицо ладонями.

Парень с девушкой давно уже, обойдя ее, скрылись за углом, а она все продолжала стоять посреди арки, закрыв лицо и покачиваясь, плача и тихо подвывая. Люди проходили мимо, с любопытством оглядываясь. Тень от ее фигуры ползла к Илье с приятелем, тоже застывшим там, где остановились. И теперь они почему-то не решались сдвинуться.

Кто знает, что их так тогда парализовало - чужое ли горе или то, что ударили женщину. Драк в их дворе всегда хватало, особенно пьяных, и били мужики друг друга не только кулаками и ногами, но и чем придется - дрыном или камнем. Женщину же на их глазах били в первый раз. Нет, не били, ударили только один раз, но было что-то в этом взмахе руки, в ее молниеносном движении, что-то магическое, словно мир раскалывался этим жестом надвое - до и после.

Или, может быть, пригвоздил их к месту, ошарашенных, с разинутыми ртами все тот же темный, завораживающий мир взрослых страстей, интерес к которому пробуждался в них все больше и больше? В них самих пробуждалось вместе с этим любопытством невнятное, беспокойное, резкое, покалывающее в кончиках пальцев.

Вот и тогда приоткрылось им что-то в зрелище чужого горя - что-то такое, что казалось больше человека, огромное, перед чем человек мал и беззащитен. И они чувствовали свою малость, неприкрытость перед этим огромным, неизмеримым.

Скольким еще, таким или другим, сценам пришлось ему потом стать очевидцем, невольным, потому что происходило все часто именно возле их подъезда. С ее участием или, даже чаще, с участием ее матери, крупной, рыхлой, темноволосой женщины.

Без этой женщины не обходился ни один дворовый скандал.

Голос у нее был зычный, густой, почти трубный. С него, в сущности, и начиналось. Вернее, становилось ясно, что - началось. Крик разносился по двору, яростный, ударяясь о стены, накапливаясь, разрастаясь, как ядерный гриб, с матерщиной, с угрозами и проклятиями.

- О Господи!.. - вздыхала Илюшина бабушка, мельком выглядывая в окно, сморщив, как от боли, свое и без того все изрытое морщинами лицо. - И когда же это кончится?

Не раз Илья видел в окно, как она, словно тигрица, разъяренная, бросалась на какого-нибудь очередного ухажера старшей дочери (так их называла бабушка), то ли что-то требуя от него, то ли просто отгоняя.

Ухажеры обычно топтались под самыми их окнами, чуть ли не заглядывая внутрь, благо расположены те были достаточно низко - поставить ногу на узенький каменный выступ в метре от земли и, ухватившись за металлический карниз, подтянуться... То, что окна почти всегда были зашторены, ухажеров не смущало. Они подтягивались и смело стучали по стеклу, вызывая.

В теплую пору окно одной из комнат бывало распахнуто - и то одна, то другая женщина выглядывали оттуда во двор, в хорошем расположении духа мирно переговариваясь с толкущимися тут же, неподалеку, старушками, в дурном вступая в долгую нудную перепалку.

Но если что, а с чего там все разгоралось - неведомо, мать выскакивала во двор - и тогда уже поднималась настоящая буча, гвалт и ор, который мог перейти и в натуральную потасовку. Ее голос заглушал все остальные, да и вид у нее в такие минуты был устрашающий - разметанные, словно реющие вокруг головы волосы, горящие глаза с темными полуобводами на побелевшем от гнева и ярости лице, приподнятые, как крылья у хищной птицы, плечи, - фурия, одним словом!