Заложники - [28]

— Минуточку терпения, Вилигайла! Не спеши никого осуждать! — примирительно сказал он. — Нам лучше всего подождать да поглядеть, куда Витаутас повернет оглобли.

— Дождемся, когда крестоносцы нам петлю на шею набросят, — проворчал старик.

Не обращая внимания на старого воина, князь Скирвайлис поднялся с мягкого кресла, покрытого рысьей шкурой, шагнул к Гальвидису и по-отечески положил ему руку на плечо.

— Спасибо, что помог прочитать бумагу. Теперь-то нам все ясно. Чем же тебя отблагодарить, молодой человек? Железные воинские доспехи не желаешь случайно? — спросил князь и обвел глазами комнату в надежде увидеть младшего сына.

— Эй, Гругис! — крикнул он, заметив наконец юношу. — Принеси-ка сюда из оружейной панцирь, тот, что мы сняли с рыжебородого!

Юноша нехотя поплелся к дверям. Ему неприятно было выполнять поручение отца, потому что роскошный панцирь рыжебородого крестоносца он приглядел для себя. Однако Гругис не посмел, по обыкновению, перечить отцовской воле.

Сверкающий панцирь, слегка помятый секирой, пришелся впору знатоку немецкого языка Гальвидису — сидел на нем как влитой. Мужчины с восхищением, а некоторые и с завистью уставились на него. Гость из Ретавы не скрывал, что доволен столь щедрым подарком. Он хвастливо оглядывал себя и приставал к окружающим с расспросами:

— Ну, как? Идет мне?

— Не очень, — буркнул Гругис и, отойдя в дальний угол, опустился на скамью.

Гальвидис же продолжал хвастать обновой и сбросил кольчугу, лишь когда хозяин замка пригласил всех к столу.

Подали жареных окуней, и Скирвайлис неожиданно обратился к Гальвидису с довольно странной просьбой.

— Ты бы не отказался обучить моего сына чужому языку? Вот выучился бы он читать-писать, и у меня был бы свой писарь. Мне не с руки нанимать для этого чужеземцев.

Гальвидис оценивающим взглядом посмотрел на Гругиса, будто тот уже был его учеником. От него не укрылось, как вспыхнул под его взглядом юноша.

— А хочет ли сам молодой князь учиться языку врага? — спросил он.

Гругис положил в миску обглоданные рыбьи кости, помолчал и ответил вопросом на вопрос:

— А наши слова можно передать на бумаге по-ихнему?

— Можно, правда, тут есть свои закавыки, — неопределенно ответил Гальвидис.

— А почему бы нам не послать магистру письмо, написанное на нашем языке? Пусть-ка поищет переводчика! — предложил юный княжич из Локисты.

— Верно говоришь, Гругис! — одобрительно загудели вокруг голоса. — Научись грамоте да напиши все начистоту этому кровопийце! Выложи ему все как есть, то-то раззявится от удивления!

Скирвайлис решил, что самое время сказать и ему свое слово. Обтерев полотняным платком губы, он заметил:

— Это хорошо, что мой сын возьмется за учебу. Только бы он оказался способным к этой мудреной науке.

— Да Гругис наш любого за пояс заткнет! Ему это раз плюнуть! Молодой ведь, значит, любая премудрость ему нипочем! — ответили за юношу челядинцы.

Гругис одарил их благодарной улыбкой.

Было решено, что весной, когда спадет вода, ученик отправится в Ретаву. Да и куда спешить? Ну а сейчас, пока лежит снег, пусть-ка поупражняет с охотниками руку — в Локистском имении еще не все кадушки забиты засоленной дичью.

Но был среди челяди один человек, который не одобрял эту затею. Вилигайла считал пустым и позорным занятием обучение языку крестоносцев, чем-то сродни общению со злыми духами. Правда, он не высказал эту мысль вслух князю — все надеялся, что Гругис сам передумает. Тем более что юноша был заядлым охотником, а в лесу, во время азартной погони, все эти глупости сами собой выветрятся из головы. Это зимой. А весной на смену этим удовольствиям, глядишь, придут другие.

Когда с Гругисом случилось несчастье, снег уже почти растаял, и лишь на дне да на северных откосах глубоких оврагов белели последние его заплаты.

В тот день они с Вилигайлой вернулись с рыбалки Старик поставил в речушке Виркуле верши, и рыбакам удалось наловить полмешка рыбы. Щуки в мешке ворочались, бились о бок коня, и он беспокойно дергался. Всадники ехали не спеша, любуясь красотой пробуждающейся природы, исполненной громкого щебета, свиста, курлыканья, щелканья. Когда они приближались к болотам, на них, с треском ломая ветки непроходимого кустарника, выскочил огромный тур. Всадники оробели, но зверь тоже испугался. Он бросился к болоту и, разбрызгивая жижу и бурую воду широкими прыжками понесся к островку. Местами исполин проваливался по самое брюхо. Он громко сопел, и эхо его тяжелого, хриплого дыхания разносилось далеко вокруг.

Когда первый испуг, вызванный неожиданным появлением зверя, прошел, стариком и юношей овладел охотничий азарт. Спустя минуту две стрелы вонзились в могучее тело тура.

От боли зверь метнулся в сторону, а потом бросился назад. Гругис и Вилигайла, сидя на конях, выпускали в лесного великана стрелу за стрелой, которые, как слепни, впивались в шею животного, в его забрызганную тиной голову. Но зверь, казалось, не обращал на это внимания. Разгоряченный охотой, Гругис знай натягивал лук, стрелы со свистом уносились к цели, которая быстро приближалась и становилась все опасней. В пылу охоты он пропустил момент, когда нужно было пришпорить коня да удирать подобру-поздорову. Рогатый исполин, почувствовав под ногами твердую землю, в два прыжка очутился возле охотника. Он легко, как сноп, поднял в воздух на своих длинных острых рогах коня вместе со всадником, забросил их себе на шею, а затем с силой шмякнул оземь. Юноша без сил лежал на земле. Одна нога его была зажата крупом коня, кружилась голова. Вилигайла подоспел в самый раз: в то время как тур яростно бодал поверженного коня, старый воин вонзил меч в шею зверя. Брызнула фонтаном темная густая кровь. Огромный тур с хрипом опустился на землю. Старик вытер рукой с лица липкую кровь и бросился на помощь юноше. С трудом ему удалось высвободить прижатую ногу. Опираясь на руку Вилигайлы, Гругис застонал от боли, попытался подняться. В Локисту они вернулись верхом на одном коне.