— А где у тебя сапоги? — допытывался другой.
Прискакали депутаты —
Начальнички разные.
Их отправили обратно:
Сапоги-то грязные! —
заорал третий.
— Никак не пойму, с чего это тебя в депутаты выдвинули, — допытывался первый голос, тот, что требовал денег. — Видать, чем-то угодил большевичкам!
Отец что-то бормотал в ответ, но его слов Мартинас не расслышал.
Когда после полуночи непрошеные гости убрались, отец долго сидел на кровати и смотрел в темноту.
Наутро, еще не развиднелось как следует, во двор нагрянул целый отряд.
— Где бандиты? — кричали солдаты.
Потащили отца в хлев, в сарай, все разворошили, перевернули, тыкали штыками в сено. Изрядно устав, утихомирились, только один — длинный и черный, как цыган, — все никак не мог в себя прийти. Поставил отца в кухне перед печью, велел открыть заслонку, а сам, выставив пистолет и зажегши спичку, осматривал под. Будто там мог кто-то прятаться.
Потом мать снова готовила для всех жратву, чистила картошку, жарила сало. Одна и та же сковорода кормила и тех, и других. Когда и эти непрошеные дневные гости, забросив автоматы и винтовки за спины, ушли, отец, стоя посреди двора, сказал:
— Если бы такое да почаще, совсем с ума сойдешь…
Мартинасу вспомнились эти отцовские слова, когда он вертелся в темноте подле высокой костельной стены, где терпеливо ждала одинокая телега. Такая же унылая холодная темнота висела этой ночью и над его родным хутором, потерявшимся среди опустевших полей, ольшаников, подернувшихся первым ледком болот. Мерещилось пареньку, что снова кто-то злой и страшный бредет в том мраке, подбирается к их избе, колотит в дверь. Он вздрогнул, будто явственно услышал крадущиеся шаги.
Наконец на утонувшей в сумерках улице он заметил медленно приближающуюся одинокую фигуру. Предчувствие подсказало: отец. Мартинас вырос перед ним так неожиданно, что тот удивленно остановился. Ватник полурасстегнут, конец шарфа выбился.
— Ты откуда взялся? — спросил отец.
— Тебя вот дожидаюсь.
Отец взял сына за плечи, притянул к себе. Неловкой рукой прижал его голову к своему жесткому, отдающему табачным дымом ватнику.
— Не надо было ждать. Холодно ведь, — промямлил он.
Мартинас вырвался из его объятий — неприятна была ему сейчас отцова ласка.
— Зачем напился, папа? — не удержался он от попрека.
Отец помолчал минутку, потом, словно застыдившись своего расхристанного вида, поправил шарф, принялся застегивать ватник.
— Не сердись, сынок, — как-то жалобно и покорно зашептал он. — Такая жизнь, что и на трезвую голову выдержать трудно. Прости.
Он снова попытался притянуть Мартинаса к себе, но промахнулся в темноте, не ухватил.
— Иди сразу к телеге, папа. Я только за корзиной сбегаю, — сказал сын.
Домицеле и все ее подопечные сидели вокруг заваленного книгами длинного стола. Они вопросительно уставились на Мартинаса.
— Отец у врача задержался, зубы лечил, — соврал он.
Схватив корзину и горшок из-под молока, мальчик выскочил из дома.
Отец долго разбирал вожжи, потом тяжело вскарабкался на телегу. Застоявшийся Каштан нетерпеливо топтался, нужно было придержать его, пока возница как следует не устроится на передке.
— Не сердись, сынок, — еще раз извинился отец и подернул вожжи.
Жеребец с ходу взял бодрой рысью. Колеса громко затарахтели по разбитой мостовой. От резкого грохота, залившего сонную обледеневшую тишину, казалось, не только Мартинас, но и вся улочка Глуосню неуютно съежилась. Грохот быстро удалялся во тьму.
Перевод Б. Залесской и Г. Герасимова.
