Заложники - [117]

Съев кусочек торта, Каролина спросила:

— Постель сейчас стелить или позже?

Помощник министра округлил глаза и задумался. Не над вопросом о постели, разумеется. Пусть стелет, нечего медлить. Поведение хозяйки показалось ему подозрительным. «И все-таки она довольно вульгарна, наше министерство такая дамочка отнюдь не украсит», — трезво заключил захмелевший помощник.

Едва он очутился на белой простыне, как внимание его привлекли странные звуки в коридоре, а затем на балконе. Похоже, кто-то, побывав в прихожей, перешел в комнату — возле оконной шторы мелькнула чья-то тень.

— Не волнуйся, это моя бабушка. У нее полный склероз, — успокоила Каролина.

В самом деле, с какой стати ему дергаться, если хозяйка никак не реагирует? Пусть хоть земля разверзнется, Зигмасу в этот час ни до чего нет дела.

Было уже за полночь, когда помощник министра стал собираться домой. Голова немного прояснилась, и Райнис пожалел, что слишком распустил язык, наобещал Каролине с три короба. Он сделал попытку к отступлению: прощаясь, сказал девушке:

— Я сделаю все возможное, но последнее слово останется за министром. Иногда он бывает упрямым, как козел, и тогда его не переупрямить.

Однако очаровательная брюнетка не хотела верить ему.

— Я же знаю, все будет зависеть от тебя, дорогой. Только от тебя! — проворковала она, выпроваживая гостя за дверь.

Когда же на следующий день, спеша по набережной на работу, помощник министра, невыспавшийся, с головной болью, попытался восстановить картину вчерашнего загула, то вывод его был однозначным: Каролина для должности секретаря министра не годится. Она оказалась не только вульгарной, но и невоспитанной. Следовало хорошенько пораскинуть мозгами, как благородным образом отделаться от нее. Несколько дней он тянул резину, говоря, что министр еще не принял окончательного решения. Когда же Каролина позвонила в очередной раз по телефону, помощник коротко сообщил, что тот решил взять другую кандидатку. В ответ Каролина коротко, со смаком хохотнула.

На следующий день вахтер передал Зигмасу Райнису аккуратную бандероль, перевязанную оранжевой ленточкой. Фамилия и адрес отправителя указаны не были.

— Кто передал? — коротко спросил помощник старика.

— Ужасно шикарная дама, — восхищенно причмокнул вахтер.

Затаив дыхание, Райнис стал развязывать ленточку. Помощник распечатал бандероль, и у него глаза на лоб полезли: там лежала магнитофонная лента и несколько фотографий, на которых он был увековечен вместе с Каролиной у стола с угощениями и в постели. Так вот что означали те подозрительные шорохи! Старая склеротичка оказалась неплохим фотографом.

Райнис обнаружил и короткую записку.

«Точно такую же бандероль я оставила у себя. Стоит тебе не выполнить обещание, как я тут же передам ее министру. Каролина».

Скрипнув зубами, помощник вытер со лба бисеринки пота. Райнис метался по комнате как разъяренный тигр. Если бы сейчас черноволосая красотка волею судеб оказалась в его кабинете, он задушил бы ее собственными руками.

Дождавшись конца работы, помощник министра отправился в Лаздинай. С горем пополам он нашел квартиру шантажистки. На его стук и звонки никто не открывал. Зигмас Райнис то выходил на улицу, то снова возвращался к дверям, но квартира Каролины по-прежнему напоминала неприступную крепость. Пришлось отступить.

Ворочаясь бессонной ночью в постели, помощник решил, что другого выхода нет, — придется сажать Каролину в секретарское кресло. В конце концов чем она хуже других?! Тем более что организационных способностей ей явно не занимать.

В тот самый день, когда красавица Каролина, обворожительно улыбаясь, внесла в кабинет министра стакан чая, на его столе уже лежало заявление Зигмаса Райниса. Помощник просил разрешения о переходе на другую работу.

Перевод Е. Йонайтене.

ЗАБВЕНИЕ

Мужчина промок до нитки и дрожал: от холода зуб на зуб не попадал. С горем пополам он продрался сквозь частокол сосенок и остановился, увидев перед собой светлую широкую поляну. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы окончательно осознать — он может идти дальше и не ударится лбом, как в прозрачную стеклянную дверь, в эту сотканную из света стену. Его ощущения были столь странными потому, что вот уже несколько дней подряд он видел вокруг только стволы деревьев, ветки да кустарники, — и все это мелькало, проносилось мимо, отступало куда-то. Он отвык от открытых пространств, обходя их стороной, а в последние дни попал в густые леса, которым, казалось, конца-краю не будет. Может быть, и эта поляна таила опасность, но беглецу, который совсем выбился из сил, было уже все равно — ему мерещилось, что сама смерть обволакивает его холодной, влажной ватой.

Беглец часто моргал воспаленными глазами, с удивлением отметив, как явно сдало зрение. День был пасмурный, моросил нудный осенний дождик, не диво, что на опушке в такую погоду мог сгуститься туман. И все же не по этой причине мир сомкнулся в круг, совсем узкий, и путник видел и чувствовал лишь происходящее в двух-трех метрах от него. Крайняя усталость и голод, казалось, заставили мир сжаться в холодный кулак. Мужчине понадобилось отчаянное напряжение последних сил, остатка воли, чтобы не осесть на землю в бессильном ожидании конца, а прорываться из этого тесного, таящего гибель круга. Мужчина стал растирать лицо, виски, глаза. Взгляд его постепенно просветлел. Метрах в ста или дальше он различил две высокие березы, белые стволы которых белели, как высушенные полотенца. Верхушки деревьев уже по-осеннему облысели, и только на нижних ветках еще желтели листья. К этим высоким деревьям прижималась соломенной крышей изба, вился из трубы сизый дымок. Кто-то жил в этой убогой лачуге, топил печь, обогревал свое жилище, готовил еду. От последней мысли рот наполнился слюной. Беглец облизал запекшиеся губы и направился в ту сторону. Ему самому показалось странным, что он, не таясь, пересекал открытое поле, надеясь, пожалуй, только на счастливый случай. Он не сводил покрасневших глаз с жидковатого сизого дымка. Чем ближе путник приближался к усадьбе, тем заметнее ускорял шаг. Во двор он почти вбежал. Похоже было, что беглец хотел поскорее израсходовать последние силы, которые в любой момент грозили иссякнуть.