Заложники на Дубровке, или Секретные операции западных спецслужб - [63]

Главная ошибка, по всей видимости, была допущена в самом начале. «Штаб — настоящая военная организация. Там должен быть один руководитель, которому обязаны все подчиняться, — заметил потом заместитель председателя комитета по обороне Госдумы Алексей Арбатов. — В конце концов, произошло беспрецедентное по масштаба ЧП, и уже в первые часы после захвата заложников, на мой взгляд, следовало ввести в Москве на период кризиса закон о чрезвычайном положении». В любой стране мира это сделали бы автоматически, а зевак и журналистов заворачивали бы еще за километр до места теракта. Почему этого не было сделано в Москве, остается лишь гадать: возможно, власти опасались, что в этом случае СМИ и «либеральная общественность» традиционно начнут кричать о тоталитаризме, «раскачивать» обстановку — и тогда шансы террористов на успех значительно увеличатся.

Это лишь предположение, но, если бы общество доверяло власти, а власть могла бы в критической ситуации пользоваться общественной поддержкой — тогда, быть может, жертв среди заложников было бы меньше.

Но власти приходилось действовать в одиночку, и трагедия случилась, хотя гораздо меньшая, чем можно было бы ожидать. Было спасено 650 человек, 129 погибло.

«Но давайте не забывать. Все погибшие — на совести террористов. Все спасенные — на счету спецназа».[365]

* * *

С эвакуацией пострадавших уложились за час; страна еще не знала о жертвах, и в то раннее утро всеми, кто стоял у оцепления, кто смотрел телевизионные новости и слушал радио — всем многомиллионным народом России владело радостное чувство избавления от казавшегося бесконечным и безвыходным кошмара. «Толпу рассекают „скорые“, — вспоминал один из журналистов. — „Скорые“ — это страшно. Но сейчас — чувство прорыва. Рассветное чувство. Все закончилось».[366]

Возможно, власти решили дать стране насладиться этим чувством; по крайней мере, о жертвах среди заложников они официально объявили лишь в середине дня. А утром информационные агентства практически непрерывно передавали заявления иного характера. «Мы располагаем сегодня намного большей информацией, чем вчера и буквально несколько часов назад, — глядя в телекамеры, сказал замминистра внутренних дел Владимир Васильев. — Уверен, что сейчас мы вычистим не только Москву, но и всю Россию от этой скверны». В районах, прилегающих к «Норд-Осту» и в других районах Москвы задержаны около тридцати пособников террористов, заявил спустя несколько часов министр внутренних дел Борис Грызлов. Заявления эти имели не сколько практический, сколько психологический смысл. Как в старом фильме: «Идите, и скажите всем в чужих краях, что Русь жива. Пусть без страха жалуют к нам в гости, но если кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стояла, стоит и стоять будет Русская земля». Это было так радостно и так важно чувствовать всем жителям страны, в эти недолгие часы вдруг снова ощутившими себя единым народом единой страны. Русь жива! — вот был смысл заявлений высоких чиновников.

В Кремле руководители ФСБ и МВД докладывали президенту о результатах штурма; после этого утреннего совещания спикер Совета Федерации Сергей Миронов выехал к освобожденному ДК.[367] Он возложил цветы к месту событий; поскольку оно было еще оцеплено, никто из журналистов не смог запечатлеть этого события. В тот момент высшая власть страны не стремилась к пиару и газетной шумихе; цветы, которые Миронов положил у театрального центра, были простым выражением скорби руководства России о тех, кого не смогли спасти.

В это время в больницах медики боролись за здоровье спасенных людей, саперы разминировали здание театрального центра, а следователи допрашивали свидетелей. Спецслужбы опасались, что среди бывших заложников могут скрыться террористы, и потому больницы закрыли для посетителей; даже родственники освобожденных людей не могли с ними встретиться и опять мучились неизвестностью. Обычные москвичи шли сдавать кровь для пострадавших; и, хотя в крови не было никакой необходимости, врачи принимали ее, — ведь для людей было так важно — знать, что они хоть чем-то помогут.

И ничего еще практически не было известно, когда в девять вечера 26 октября ведущие телеканалы страны транслировали обращение президента Владимира Путина. Это было первое обращение президента к народу России за дни кризиса. Когда террористы еще удерживали сотни заложников, президент не имел право выступать: это могли воспринять как проявление слабости, как начало диалога с террористами. Но вести переговоры с террористами можно лишь по частным вопросам, и не на уровне высшей власти. Президент четко выдержал паузу, обратившись к россиянам, только когда все закончилось. Теперь, когда кризис был преодолен, когда страна немного отодвинулась от края пропасти, на которой она балансировала все эти дни, когда стало известно, что победа стоила жизни более чем сотни мирных граждан, президент не просто мог — он был обязан выступить.

Люди приникли к телевизорам; президент говорил именно то, что они хотели услышать, то, во что хотелось верить.

«В эти дни мы вместе пережили страшное испытание. Все наши мысли были о людях, оказавшихся в руках вооруженных подонков. Мы надеялись на освобождение попавших в беду, но каждый из нас понимал, что надо быть готовым к самому худшему.