Заложник удачи - [23]

Рыцарь попытался пожать плечами — мол, может так, а может, и нет, но не смог. Замерз в колодце, задеревенел.

— А что ж ты мокрый такой, пан рыцарь? — с улыбкой продолжал Сыдор. Он не изменился с того самого вечера, когда варили они кашу с салом на берегу Щары. Нет, конечно, бороду подровнял — по новой моде, ползущей из-за Пологих гор, даже зареченские рыцари начали носить бороды, в отличие от словинцев и полещуков, упрямо скоблящих подбородки, но отращивающих усы по самую грудь. Зато одежда! Одежда Сыдора, что выдавал себя за ремесленника, спешащего на ярмарку в Ошмяны, и Сыдора, который возглавляет хэвру лихих людей, различалась разительно. Свет от факела, воздетого над головой Хитраном, позволил разглядеть новый наряд старого знакомца во всех подробностях. Если на тракте были коричневые сермяжные штаны, льняная рубаха, грубые упаки[22], кептарь[23] мехом наружу, то нынче разбойник щеголял в нарядной бригантине[24] с начищенными до блеску пластинками на груди, сапогами с мягкими голенищами до колен и зипуне из тонкого сукна, отделанные темным мехом рукава которого виднелись из-под доспеха. Просто красавец писаный. Иной рыцарь из мелкопоместных обзавидуется. А вот любовь к здоровенным мохнатым шапкам осталась прежней. Или у них, в Заречье, это признак богатства и власти? Годимир вспомнил украшенную фазаньими перьями не шапку, а шапчищу пана Божидара. Сооружение на голове Сыдора не уступало ей в размере. А может, даже превосходило.

Пока Годимир рассматривал главаря хэвры, тот, ругаясь сквозь зубы — мокрая конопля упрямо тянулась, липла к лезвию, но не поддавалась, — резал, веревку, опутывающую словинца, как паутина муху.

— Помочь может? — дернулся было Хитран, но Сыдор злобно зыркнул на него и буркнул недовольно:

— Отлезь! Сами с усами…

Лесной молодец пожал плечами, но возразить и не подумал.

С усами или без, а Сыдор справился. Брезгливо отбросил сапогом раскисшие лохмотья, подал Годимиру руку:

— Поднимайся, поднимайся, пан рыцарь. Ишь, разлегся, сладкая бузина!

Словинец схватился за широкую сильную ладонь разбойника, встал сперва на одно колено.

— Что не сладко, пан рыцарь? — Сыдор потянул посильнее, подхватил пошатнувшегося на нетвердых ногах Годимира за плечи.

Рыцарь невольно охнул. Кажется, кмети, вымещавшие на его костях злобу за сломанный нос Юшки, постарались на славу. Теперь острой болью отзывался не только правый бок, но и левый.

— Что, досталось от кметей? — нахмурился Сыдор. — Ничего… Я им устрою, сладкая бузина. Дорофей! Дорофей, тудыть твою в кочергу!

— А? Здеся я, Сыдор… — Бортник вывернулся из темноты быстро — вне всякого сомнения, крутился поблизости.

— Что ж ты мне не сказал сразу, что здесь пан Годимир из Чечевичей? Это ж тебе не курица яйцо снесла! Это пан рыцарь! Герба Косой Крест! Я тебя спрашиваю, сладкая бузина, или кого?

— Да я, понимаешь… Откель же мне знать-то, Сыдор…

— Я тебе дам — «откель знать»! За Яроша, значит, побеспокоился, сладкая бузина! Бежал, через голову перекидался! А как про моего давнего друга, пан Годимира, настоящего хоробровского рыцаря, доложить, так — «откель знать»? Да я тебя…

Разбойник взмахнул плетью, висящей до того на темляке вокруг правого запястья. Дорофей ойкнул и присел, закрывая голову руками, но убегать и не подумал.

Годимир пошатнулся и, если бы Хитран не кинулся опрометью, не поддержал за локоть, непременно упал бы ничком в пыль.

— Не виноватый я! Не знал, понимаешь, Сыдор, не знал! Он опосля пришел, сам! — скулил Дорофей, ежась под несильными, скорее для острастки, ударами.

— Я те дам, сладкая бузина! Ты у меня попляшешь! — приговаривал главарь.

Хитран хохотал вполголоса, стараясь удерживать одновременно и рыцаря, и факел.

А Годимир уже не глядел на пререкающихся разбойников.

Держа в поводу светлого (ночью и не разберешь — то ли серый, то ли буланый) коня, к нему шагала самая прекрасная панна из всех, ранее виденных. Огромные глаза обрамлены ресницами, длинными, черными и густыми. Прелестное белое лицо с ровным носом и пухлыми губами. На щеках ямочки. Брови раскинулись словно крылья атакующего сокола. Бархатная беретка с эгретом[25] не скрывала каштановых локонов, слегка вьющихся вдоль щек.

Одевалась незнакомка по-мужски — черная куртка-дублет с воротничком из белки или колонка, свободные кожаные порты и сапожки. Широкий, усыпанный бляхами, пояс, даже на вид тяжелый, стягивал тонкую талию. Слева на поясе висел короткий меч — в Поморье такое оружие носят лучники на случай рукопашного боя, а справа — корд с вычурной витой крестовиной.

Должно быть, это ее голос слышал Годимир.

Рыцарь, совершенно ошалевший, попытался выпрямиться и отвесить изысканный поклон, как и подобает в присутствии прекрасной панны, но позабыл о своем бедственном положении, запнулся ногой за ногу и едва не упал. Вернее, упал бы, не приди на помощь Хитран. Разбойник едва не уронил факел, но Годимира удержал.

— Ага! Проняло? То-то же, сладкая бузина! — засмеялся Сыдор. — Да не тянись ты, не во дворце, чай.

Девушка поравнялась с вожаком хэвры, остановилась рядом, касаясь плечом плеча. Она едва доставала эгретом до уха Сыдора, но из-за гордого постава шеи, вздернутого подбородка казалась выше своего роста. Картинно опустила ладонь на рукоять корда, подбоченилась: