Закрытый клуб - [8]

— Мне не нужны твои деньги, Майк. Впрочем, можешь заплатить за выпивку.

Он засмеялся и заказал нам еще по одной. Чуть позже в бар вошел Шон Пенн с девушкой.

— Это Шон Пенн, — прошептал мне Майк.

— Знаю.

— Но это Шон Пенн!

— Слышу! Шон Пенн, но не Иисус же Христос!

— Подойти нам к нему?

— И что ты скажешь? «Вы кино любите?»

Майк широко ухмыльнулся:

— Ну так что?

— Я к нему не пойду.

Он пожал плечами:

— А я бы подошел. Встал бы и прямо к нему.

Я уставился на брата, который рассматривал сидящих за столиками, переводя взгляд с одного на другого.

— Майк!

— А?

— Ты добился невероятных успехов. Я очень горжусь тобой.

Казалось, он искренне удивлен. Но тут же на лице появилась прежняя самоуверенная, развязная мина.

— Спасибо, — сказал Майк после секундной паузы, внимательно посмотрел на меня и вновь повернулся к посетителям. — Кубики десять на десять,[6] — самодовольно пробормотал он себе под нос.

Глава 5

На следующий день я решил поймать Найджела на его приглашении. В отличие от большинства студентов, обитавших в общежитии, Найджел занимал целую квартиру в богатой части города. Я постучал в дверь, гадая, кто еще приглашен.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Найджел, словно сошедший с обложки «GQ»,[7] в желтовато-коричневой рубашке, казавшейся бронзовой по контрасту с его шоколадной кожей. На мне эта рубашка смотрелась бы как горчица на недожаренном хот-доге. Она идеально облегала его стройный торс, словно Найджел был инопланетянином, умеющим отращивать вторую кожу для вечеринок. К безупречно отутюженным и дорого-небрежным слаксам были подобраны коричневые туфли и такой же кожаный ремень. Найджел держался удивительно свободно и непринужденно. Поглядывая через его плечо на других гостей, я вспомнил старое выражение: «Он рожден для этой роли».

Хозяин приветствовал меня улыбкой на миллион долларов и радушно пригласил в дом.

В гостиной на плюшевых диванах и креслах сидели четверо. Я сразу узнал Джона Андерсона, стипендиата Родса и победителя дебатов в Гарварде. На лекции Бернини я видел его с другого конца аудитории. Вблизи он в точности походил на футбольную звезду выпускного класса с прекрасной спортивной фигурой. Его красота была способна довести до отчаяния. Но школьные футбольные звезды обычно становятся толстыми лысыми продавцами обуви, а мы, ботаники, подрастая, сказочно богатеем. Никто, конечно, не ожидал увидеть в элитном юридическом вузе такого деревенщину, как я, да еще мускулистого и внушительного. Ростом Джон был не меньше шести футов шести дюймов. Его руки, крупные и сильные, небрежно лежали на коленях. Даже сидя он казался выше меня, поэтому я почувствовал себя лопоухим новичком-школьником.

Рядом с Андерсоном сидел жесткого вида мужчина с отвисшими веками. Держа в руке бокал вина, он впился в меня глазами стервятника. Словно прочитав мои мысли, Найджел прошептал, ухмыльнувшись:

— Деннис Boy. Он никогда не спит. Работает над книгой и никому не говорит, о чем она.

— Думаешь, напишет? — Впервые за вечер я улыбнулся.

— Ну, ему двадцать семь, его последний роман получил премию Кушмана, так что думаю — да, что-нибудь напишет.

Моя единственная публикация в безвестном заумном журнале вдруг показалась мне вовсе не такой важной, несмотря на слова Бернини.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я обвел глазами собравшихся. Я еще не видел Дафну Гудвин так близко. Ее глаза сверкали ярче, чем на лекции, — мне сразу вспомнилась аквамариновая прозрачная океанская вода в рекламных туристических брошюрах. Светлая кожа цвета мягкого желтоватого песка, на губах помада сочного сливового тона… Дафна отвела глаза.

— Давай-ка нальем тебе выпить. — Найджел обнял меня за плечи.

Разговор за обедом потряс меня. Никогда не слышал, чтобы люди так перескакивали с одной темы на другую.

— Конечно, проституцию надо легализовать, — горячилась Дафна. Щеки у нее разгорелись, и она жестом показывала сидевшим вокруг ватсонам, что это элементарно.

— Чепуха, — парировал Джон. — В здоровом обществе не допустят эксплуатации людей.

— Так, прекрасно. Представь одинокую миллионершу пятидесяти лет. Ей нравится секс, она хороша в постели и вот решает превратить это в бизнес и извлекать из него прибыль. Ее что, эксплуатируют?

— Нет, конечно. Ты сама сказала, она миллионерша.

— Значит, ты не против проституции, ты против бедности. Аналогичным образом ты можешь возражать против угольных шахт и разных потогонок, в проституции как таковой ты проблемы не видишь.

— Неверно. Я считаю, что и твоей миллионерше нельзя позволять быть проституткой.

— Отчего же?

— Не все измеряется деньгами. Есть бесценные, высокие вещи. Нельзя платить за секс, не унижая любовь.

— Ну а как же врачи исцеляют за деньги? Это благородно. Тебя послушать, они не должны брать гонорар за лечение! А учителя? Священники? По-твоему, зарабатывать на жизнь могут только люди сомнительных занятий?

— Нет, но… — Джон огляделся в поисках помощи, но все смотрели на Дафну, которая подалась вперед для решающего удара. Ее волосы слегка растрепались, а неистовые голубые глаза метали искры.

— Позволь сказать тебе, что, по моему мнению, сейчас происходит. Ты против проституции, потому что в глубине души считаешь женщин слабым полом.