Закрытые ставни - [6]

- Что у вас за соседи справа, дедушка Агей, сроду у них ворота на засове! - Потряс листком приглашения: - Собственноручно надо, а к ним не достучишься! Это что у вас за соседи, а?

- Мы их, матри, сынок, и сами толком не знаем, - вместо деда отвечает баба Ганя. - Откуда-то они из поселка, летось купили этот дом, да и переехали... Ни они к нам, ни мы к ним. Так, здрасьте - до свидания иногда и все...

- Я оставлю вам приглашение для них, будьте добры, передайте из рук в руки... иначе с меня голову по самые пятки снимут! Или стипендии лишат.

- Айда, давай, - посмеиваясь, забрал приглашение дед Агей. - Он по утрам завсегда дрова в избу несет - крикну поверх забора, передам...

Алексей ушел от стариков успокоенный, но не совсем. Для верности решил подключить соседку с другого боку. В Куренях все друг о друге знают, не осталась для Алексея тайной житейская история этой самой соседки с проворными, озорными глазами. Муж ее был бакенщиком на Урале, опытным бакенщиком, даже на войну его не брали - за бронью сидел. А насчет брони хлопотал какой-то важный начальник из пароходства. Хлопотал потому, что - и смех и грех! - влюбился в жену бакенщика. Ему б лучше в таком случае спровадить мужа, а он ему - бронь. Болтали, будто такое условие начальнику жена бакенщика поставила: будет бронь - будет и любовь моя! Муж - на бакены, а он - к ней, муж - на бакены, а он - к ней. Говорят, бывало, и заставал, да как-то полюбовно все обходилось, миром. На подначки бакенщик, болтают, вроде бы нисколько не обижался, дескать, не убудет, мол, от того море не запоганится, что пес полакал...

Да опять же - смех и грех! В день, как объявили окончательную победу над фашистами Германии, бакенщик напился, пошел в пароходство и до полусмерти избил того пса-начальника. Дал волю своим рогам!

Когда Алексей спросил, где муж, вносить ли его в списки избирателей, Порфирьевна маленькими хищными зубками блеснула: "В командировке он! На пять лет..." - и крутнула глаза на портрет в тисненой картонной рамке - с него угрюмо смотрел щекастый мужик, стриженный под ежа. Рогов Алексей не заметил.

"Паразит, трус, гад!" - так костерил его Алексей в мыслях. Ведь "хоша" он и в "командировке", а все ж целый, живой. Порфирьевна уверена, что к октябрьским праздникам он вернется по амнистии.

Через дорогу от Порфирьевны живет в мазанке ее ровесница, которую не по отчеству зовут все, а просто тетя Паша. Тете Паше тридцать пять годков, да выглядит она на все пятьдесят с хвостиком. Хлебнула лиха в войну! И сейчас хлебает. Еще бы: на руках шесть голодных гавриков от пяти до тринадцати лет. Посмотришь - лицо простенькое, худенькое, не обратил бы внимания, но глаза... Больно, жутко смотреть в ее вдовьи выплаканные глаза. В них, кажется Алексею, сосредоточилась вся скорбь матерей и жен России.

Муж у Паши был первоклассным капитаном буксира на Урале. Лучше бы ему дали бронь! Под Сталинградом в его бронекатер угодила тяжелая бомба... Ей бы его, Алексея, любовные заботы! Сказала б: дурью маешься, парень... А может, и не сказала бы? Даже наверняка - не сказала бы. Разве она не была молодой? Разве она никогда не любила? Осудить может лишь тот, кто никогда сам не любил.

Порфирьевна оказалась более осведомленной соседкой, чем дед Агей с бабой Ганей. На Алексеево "служебное" возмущение затворничеством Старцевых она тихонечко посмеялась:

- Шабер пуще огня Порфирьевну боится! Возьму и сшибу его супружницу с панталыку. Баба-т она, я те дашь, красивая. А он... - И Порфирьевна пренебрежительно мотнула рукой. - Знаешь, где он работает? Черпаем в санобозе. Деньгу агроме-е-енную зачерпывает, в достатке холит Натальюшку. Я б на ее месте!.. - Вновь сквозь мелкие стиснутые зубы сыпнула смешком. - Он же по ночам с бочками, а она одна средь двух подушек. Взвыть можно в ее-т годы!

Алексей с оценивающим, более пристальным любопытством посмотрел на Порфирьевну: да, у пароходского начальничка губа не дура! Говорят, сорок лет - бабий век, сорок пять - баба ягодка опять. Порфирьевна и в пятьдесят останется ягодкой! Ну, а сейчас, в три с половиной десятка... Нет-нет да и распахнется вроде бы невзначай байковый пестрый халатик, дескать, глянь - не ослепни, холостой, вона какая ножка у бабоньки, вон какие коленочки, какие роскошные, лакомые, как спелые дыни, груди, вся-то я наливная, сытенькая, а талия-то, талия, видишь, экая дивная? Тонкая, вперехват. А черная бровь примечаешь, как зовет, играет?..

Пропади ты пропадом, ведемка заполошная!

- Поручение я твое выполню, агитатор, - со вздохом разочарования обещает Порфирьевна. - В ее собственные руки отдам приглашение твое.

- Не мое, - рассердился пойманный Алексей, - а агитпункта! И не ей одной, а обоим!

- Ладно уж, ладно, - примирительно блеснула зубами Порфирьевна и проводила его до самой калитки.

"Вот сволочная баба! - с веселым негодованием думает о ней Алексей, шагая прихрамывая к своему обрыдлому общежитию. - Попади на ее хорьи зубки расчирхает до косточек, перышки полетят!.."

При всех своих прелестях она все же не застила ему Натальи, нет. А за обещанную помощь - спасибо!