Законы отцов наших - [240]

— Не могу сказать, что такая мысль не приходила мне в голову.

Хоби с шумом втягивает воздух через нос.

— Ты единственный мудак на планете Рибок, который ненавидит Эдгара больше, чем я.

— Может быть, у меня есть на то свои причины.

— Знаешь, в чем твоя проблема?

— У меня ощущение, что ты собираешься объяснить мне это.

— Валяй, братишка.

— Ты завидуешь ему.

— Ну ты и сказанул!

— Да, я думаю, что все дело в этом. Видишь ли, я ненавижу его за то, что он натворил. А ты ненавидишь его и за это, и еще за то, кем он стал теперь. Ты вспоминаешь все, что тебе пришлось пережить двадцать пять лет назад, и говоришь: «Ух, как это было здорово! Тогда я интересовался политикой, был идеалистом, принимал активное участие в молодежном движении. Но потом я разочаровался и отошел в сторону». И ты винишь в этом его, потому что думаешь, что из-за него оставил политику, хотя, возможно, добился бы там кое-чего. А он тут как тут — старый, смердящий пес, и опять проповедует бодягу, которую ты так обожаешь слушать, и это задевает тебя за живое.

— Нет, — говорит Сет. — То есть я хочу сказать, да, я понимаю. И я знаю, что до сих пор верю во многие вещи. Ну, конечно, не совсем. Тогда был крестовый поход детей, и вообще от всего, что мы делали, здорово попахивало ребячеством. Теперь я голосую за хороших парней. И все же мне так не хватает той бурной, бескрайней надежды. Тогда, в то время, казалось, что не существует разницы между любовью и справедливостью. Можно было иметь и то, и другое, без конфликта. Мы собирались перетряхнуть жизнь до самого основания. Собирались отменить печаль, грусть, невзгоды. Да, славные были времена!

— Это точно, — соглашается с ним Хоби. — Мы задавали извечные, глобальные вопросы: сколько дорог должен пройти человек, прежде чем вы вызовете ему такси?

— Спасибо за поддержку.

— Да пошел ты! — отвечает Хоби.

Наступает короткая пауза.

— Хоби, как ты думаешь, Эдгар заказал Хардкору Джун?

В ответ Хоби лишь надувает губы и молчит.

— Черт возьми! — злится Сет. — Хочешь быть святее папы?

— О, да пошел ты, ублюдок гребаный! Думаешь только о себе. А в моей профессии, да и вообще в этой жизни хранить чужие тайны — единственное, за что могу уважать сам себя, если это что-то для кого-то значит. И будь я проклят, если я наплюю на это только потому, что на тебя накатила хандра или ты волнуешься за судьбу парня, за которым присматривал, когда он еще писал в штаны. Делай что хочешь, но я тебе ничего не скажу.

Они стоят друг против друга в позах, которые постороннему человеку могут показаться угрожающими, и враждебно смотрят друг другу в глаза. Первым отворачивается Сет. Тяжело шаркая ногами, он выходит из комнаты и садится на ступеньку подвальной лестницы, держась за металлический поручень. Хоби бросает на него злой взгляд через плечо и направляется к камину, где стоят картонные коробки с документами. Сбросив на пол две верхних коробки, он роется в нижней и, найдя там нужную бумагу, идет с ней к Сету.

— Не торопись, — говорит он, прижав бумагу к груди, — не торопись.

Он садится ступенькой ниже Сета, занимая своим громоздким корпусом всю ширину лестницы.

— А теперь послушай, ведь ты у нас гений журналистики, — говорит Хоби, — так, может быть, покумекаешь мозгами. Понимаешь, вот этот обвинитель, как его зовут, Мольдо?

— Мольто.

— Я раскусил его с самого начала. Ведь у него на лбу написано, что он приговорен пожизненно гнить в прокуратуре. Ну а раз так, значит, он должен быть сердитым парнем, он должен сразу узнавать правильных людей и добиваться, чтобы неправильным давали на всю катушку. Так уж у него устроена голова. И вот я начинаю доводить его, подкидывая ему то одно, то другое, разные сюрпризы. Довольно скоро он начинает точить на меня зуб и даже не думает о Ниле, потому что, с его точки зрения, я самый мерзкий лгун и проходимец, какой когда-либо представлял защиту в суде. Это мне как раз и нужно. Верно?

— Ты можешь говорить более вразумительно?

— Слушай сюда, — говорит Хоби, — просто сиди и слушай. Так вот, процесс подходит, стало быть, к концу, и тут я вытаскиваю козырь из рукава. Обвинение утверждает, что мой клиент отдал этому мафиози десять тысяч баксов в качестве платы за убийство. И вдруг я выхожу и показываю, что да, так оно и есть: Нил передал ему десять тысяч наличными, однако это были деньги Партии демократических фермеров. Помнишь?

— Ты ждешь аплодисментов?

— Если будешь издеваться надо мной, я могу встать и уйти. Меня ждет моя картина.

— Хорошо, приношу свои извинения. Так в чем же смысл?

— Ну так вот, если я знаю с первого дня, еще даже до начала процесса, что этот подлец, скунс вонючий, Хардкор, нагло врет насчет десяти тысяч, и я знаю наверняка, так почему же мне не выйти и не сказать: «Мистер обвинитель, вы допустили большой ляпсус, вот чек, сходите поговорите с ребятами из ПДФ»? Почему бы мне не сделать так? Что скажет Мольто?

— Скажет, что ты самый мерзкий лгун и проходимец, какой когда-либо представлял защиту в суде?

— Вот именно. Я нарочно припас этот документ в пику ему. Вот что он думает.

— А где же правда?

— Вот ты и скажешь мне.

Сет размышляет.