Законник - [3]

Пухлер усмехнулся. Сделка была куда как выгодна.

— Давай в твою, я своей покуда не обзавёлся. Да смотри, со дна черпай, погуще.

— Не извольте беспокоиться, — торговка зачерпнула полный половник со дна, на поход добавила отвара сверху, с поклоном подала миску Пухлеру и приняла в плату узорчатый сухарик. — Кушай, батюшка, на здоровьице, да меня поминай.

Пухлер поднял голову от миски.

— Ты иди себе. За посудиной потом зайдёшь.

— Зайду, милостивец, зайду.

В эту минуту у палатки вновь объявился дядюшка Гестар. Он был без армяка, зато под мышкой держал толстую рукописную книгу.

— Хлеб да соль!

— Ем свой, а ты рядом постой, — огрызнулся Мартын. — Деньги принёс?

— А как же! Все четыре деньги и ни рублём меньше.

— Давай сюда.

— Погодь. Неспешно дело не опаздано. Пусть мои денежки лишнюю минуту мой карман погреют, а ты, покамест, отобедай. Похлёбка, чай, мясная?

— Тебе что за дело? Суббота день не постный, можно и скоромного.

— И, никак, с бобами?

— Ну, с бобами. А ты отвали на пол-аршина, не порть аппетиту.

Гестар и впрямь отшагнул назад и вдруг завопил пронзительно на весь базар:

— Слово и дело государево!

Хожалые, базарные надзиратели и прочий позорный люд, коего, во избежание беспорядков, немало толпилось вокруг крендельной палатки, разом кинулись на зов.

— Вот закон писаный, — кричал Гестар, вздымая свой манускрипт. — Именуется «Травник», повествует, что и как добрым людям ясти следует. — Гестар распахнул том в закладенном месте и принялся громко читать: — Бобы белые, ино турецкие за свою питательность чтутся превосходнее любого овоща. Бобы чёрные, напротив, не скоро ноительны и посему вредительнее всех овощей. Посему, кто хощет, обычая ради своего, чёрные бобы в брашну имать, пусть допреж отварит их в молоке, а там и яст.

— И что? — спросил кто-то.

— А то, что сей Мартынка Пухлый прилюдно чёрные бобы жрёт, в молоке не отваривши, и тем над законом воровски насмехается и добрым людям соблазн творит.

— Ты чо взбредил? — взревел Пухлер. — Какое ещё молоко, когда это мясная похлёбка?

— Маланья, отвечай, — гнул своё Гестар, — ты бобы, перед тем, как в горшок кинуть, в молоке варила?

— Да ни в жизть! Что я, бусурманка какая, молоко переводить?

— Баба похлёбку варила, с неё и спрос! — закричал Пухлер.

— Баба — дура, варит, как умеет, хоть с заячьи помётом, хоть с козьими катышами, хоть с твоими кренделями. Закон же говорит, как бобы есть должно, а не что в горшок бросать. Маланья, отвечай, как на духу, ты свою похлёбку ела?

— Что я, вовсе без понятия? Это же первое торговое правило: свой товар не есть. Кто своё есть начинает, мигом проторгуется. И никакого говна в похлёбку не клала, только снидомое.

— Вот видишь, а ты бобы ел! Вяжи его, хлопцы!

У каждого их служилых людей, что собрались вокруг, были родственники и свойственники, пострадавшие от кренделевой торговли, да и распухшая Мартынкина мошна так и просилась, чтобы распотрошить её и разделить по понятиям. Мигом наложили на приезжего негоцианта узы и повлекли на съезжую.

Народ вздохнул с облегчением.

— Он, вишь, иностранец, — пояснил дядя Гестар, — так что в застенке ему недолго маяться. Вышлют его домой, в Цесарскую землю. Но прежде спину как следует, батогами взлохматят. Поделом вору и мука, хочешь других законом придавливать, будь готов и сам под закон попасть.