Закон свободы - [40]

— А я говорю, мы им этого больше не позволим! — Джо стукнул тяжелым кулаком по столу. — Лучше умереть от меча, чем от голода. Если о нас некому позаботиться, мы, бедняки, позаботимся сами о себе.

— Братья, а ведь это про нас написано, — лицо седого человека вдруг преобразилось, повеселело, глаза сверкнули лукаво. — Слушайте: вопли жнецов дошли до слуха господа Саваофа! Пусть богатые плачут и рыдают: богатство их сгнило, золото и серебро поржавело, и съест их плоть, как огонь!

— Нет, вы меня послушайте! — Питер пригнулся к столу, рот искривила недобрая усмешка. — Даже если Армия захватит власть и короля будут судить, — даже тогда мы ничего не получим. Они все разделят между собой. Надо действовать немедленно! Главное — землю получить, а там прокормимся, руки-то у нас на что…

— Земли-то, земли надо… — зашумели вокруг.

— Все землю требуют. Вон в парламент сколько петиций идет.

— Огораживания запретить совсем!

— Нам чужого не надо, только бы пустоши разрешили…

— И то, что конфисковали, этого хватит!..

— Правильно! — хрипловатый голос Джо перекрыл шум. — Каждому надо выделить справедливую долю земли, чтобы никто не просил милостыню и не воровал, а все жили по-человечески.

— Как апостолы, жили.

— Но ведь у апостолов все было общее! — сказал Уинстэнли. Новая, удивительная, еще не совсем ясная мысль внезапно поразила его. Он тронул Джо за рукав. — Помнишь, в «Деяниях»: они жили одной семьей. Все работали и ели хлеб вместе.

— Вот это правильно, — подхватил тот, не поняв, что Уинстэнли хочет сказать. — А не так, как сейчас, одни работают, другие едят. Господь сказал: пусть все работают поровну и едят поровну.

— И законы их долой! Все законы! — заволновался Питер.

— А на их место — Писание. Там все есть, чего выдумывать! — Седой отодвинул огарок в сторону. — Слушайте, братья! Главный закон — делай другому то, что хочешь, чтобы делали тебе. И еще: око за око, зуб за зуб, руку за руку. А если кто украдет — возвратит вдвойне.

— А правительство? — спросил кто-то.

Джо оглянулся на дверь и заговорил негромко и страстно:

— Править должны судьи или старейшины — люди, которые боятся бога и ненавидят жадность. Они выбираются народом в каждом городе и деревне. И больше никаких властей.

— А если кто победнее, община ему поможет, пусть для этого будет такой фонд, — вставил высокий крестьянин, стоявший у стола. — Вот сюда и пойдут земли короля, епископов и роялистов.

— Слушайте, слушайте! — приглушенно воскликнул Питер. — Пусть каждые семь лет беднякам, и сиротам, и вдовам, и странникам выделяют землю, а с каждого урожая — долю!

— И никаких тюрем, исправительных домов, позорных столбов… Никаких лордов, никаких огораживаний…

Джерард тихонько встал, протиснулся между разгоряченными телами и пошел к выходу. О нем забыли. У двери он оглянулся. Крестьяне и поденщики, бедняки и бродяги, которых судьба завела в этот вечер в таверну, сгрудились у стола, освещенного двумя сальными свечами, и самозабвенно обсуждали свою Утопию. Лица горели, сердца растопились, каждый пытался вставить словечко, бросить лепту в сокровищницу общего счастья.

Джерарду хотелось побыть одному, додумать то, что было услышано в таверне. Он вышел на улицу. До хижины старой вдовы, где он скрывался от последствий скандала, идти было с полчаса; он пошел неспешно, запахнув плащ под холодным ноябрьским ветром.

Он никогда еще ни с кем, даже с друзьями-односельчанами, не говорил так откровенно. То, что зрело в нем давно, над чем он бился все эти годы, мучась бесконечными ночами и задавая бесчисленные вопросы самому себе, своему высшему разуму, — тут, среди незнакомых людей, вдруг обрело ясную, зримую плоть действенной мысли. «Думать, что мы страдаем потому, — говорил он себе, — что некий Адам шесть тысяч лет назад съел запретное яблоко, — бессмысленно. Адам — в каждом из нас, и все мы вкушаем запретный плод, когда стремимся к благам мира сего больше, чем к духу, ибо дух — творец, а видимый мир — плод творения. Борьба идет во внешнем мире, и мы должны так или иначе принять в ней участие».

Незаметно для себя он прибавил шагу. Тусклое ночное небо было покрыто облаками, ветер налетал порывами, высокие голые вязы по краям дороги шумели. Он шел широко, переступая через лужи и выбоины, лицо его горело. Он думал: «Вот первое семя мое брошено, брошено в землю, вспаханную и влажную, готовую для посева. Эти бедняки и раньше знали, что монархия — зло; они и раньше стремились получить землю, чтобы обрабатывать ее трудом рук своих. Теперь они поняли, что монархия и тирания лордов — от одного корня и что земли в Англии довольно для того, чтобы все труженики были счастливы».

Он не заметил, как прошел мимо хижины вдовы, которая дала ему временное пристанище. Деревня кончилась, дорога пошла выше, на холм, поросший вереском и редкими соснами. Он взглянул вверх и среди ветвей заметил черный клочок открывшегося вдруг неба и на нем — одинокую мерцающую звезду. «Вот он, знак, — подумал он благодарно. — Я на верном пути». Он взобрался на холм и сел под сосной на усыпанную иглами и шишками сухую землю. Глаза невольно не отрывались от звезды, которая сияла необычайно ярко.