Закон стаи (Цезарь - 2) - [26]

- Васька? - изумился Саша. - С UMF? "Гвардеец"?

- Нет. С тем Василием я познакомился позже. Этот был летчиком-испытателем, проводил на базе отпуск вместе с женой и годовалой дочерью. Я весь вечер торчал в их домике. Помнится, меня потрясла атмосфера тепла в этой семье. Настолько честные, открытые и искренние люди они были, что уходить не хотелось. И, поскольку отпуска у нас совпали, мы подружились. Василий чем-то напоминал твоего Яковлева - такой же Дон Кихот. Только еще более бесшабашный и совершенно беззлобный. После трех недель отдыха знакомство не прервалось, они были москвичами, я часто приезжал в гости, к себе приглашал. На второй год убедил Василия окрестить дочь - в то время такой поступок для кандидата в члены партии был недопустим, хотя и считалось, что у нас свобода вероисповедания. Крестили тайно.

- Света? - уточнил Саша.

- Именно она.

Саша вдруг почувствовал, что отец впервые за всю жизнь заговорил об этом с кем-то посторонним. Что эта история - одно из самых дорогих воспоминаний. А может, и самое болезненное наряду с гибелью молоденькой жены.

Маронко искренне привязался ко всему семейству Антоновых. Василий, Анна и Светка. Поначалу ему казалось, что он любит их дом за то спокойствие и тепло, которым, казалось, дышали даже стены в двухкомнатной квартирке в Текстильщиках. Всю сознательную жизнь одинокий, Маронко оставался несколько обособленным даже среди друзей. И только с Антоновыми становился членом семьи. Крестным Светки.

Лишь когда Светка пошла в школу, понял, что дело не в общении. И Анна значила для него куда больше, чем просто хозяйка уютного дома и жена друга. Пожалуй, это и оказалось самым паршивым - Василий был его единственным настоящим другом. Маронко чувствовал себя предателем, и потихоньку, чтобы не создать впечатление резкого отчуждения, начал отходить от них. От приглашений отказывался, мотивируя занятостью. В чем-то это было правдой Организация на тот момент уже вошла в силу. Конечно, на дни рождения приезжал всегда, но старался не задерживаться.

Василий принялся психовать, иногда доходило до размолвок. Маронко решил, что тот почувствовал неладное в отношении друга к своей жене, и собрался окончательно порвать с этой семьей. Не мог он перешагнуть ни через друга, пытаясь увести его жену, ни через себя, терзаясь созерцанием недоступного ему счастья. Тогда Василий приехал к нему сам. Расстроенный, не слишком трезвый.

Его мучили предчувствия близкой гибели. И без того не слишком сдержанный, начал ссориться с друзьями, измотанный постоянным страхом. Даже не за себя - за семью. Анна ждала второго ребенка. Кто позаботится о них, если Василий умрет? А при его профессии такое случается сплошь и рядом. "Сергей, - он почти плакал, - ведь от меня отвернулись практически все. Моя родня далеко, у Анны своих друзей мало. И они не помогут. Я понимаю, почему потерял всех - сам виноват. Но ты, ты-то можешь понять! Почему ты избегаешь нас?"

Маронко объяснил. Честно и откровенно сказал, что любит его жену. Василий слушал, ошарашенно хлопая глазами, и на фоне этого даже о страхах своих позабыл. Не сразу поверил, но, поверив, понял. И по достоинству оценил поступок друга. В тот вечер они вдвоем напились до бесчувствия, и это был последний раз, когда Маронко пил допьяна.

Василия он больше не видел. Через две недели тот улетел на полигон, а перед этим написал письмо, в котором исправлений и помарок было больше, чем всего остального. Он просил только об одном - не бросать его семью. Перешагнув через ревность, поручил Анну, Светку и нерожденного ребенка единственному человеку, который любил бы их. У Маронко интуиция была прекрасной, он забеспокоился. Пришел к Анне, спросил, куда отправили Василия. Позвонил мужу Евгении, добился, чтобы ему рассказали о той модели, которую должен был испытывать Вася Антонов. Чего ему стоило достать секретную информацию - словами не описать. Но получил ответ, что данная модель в отношении безопасности даже опережает базовую.

Он мог сделать так, чтобы Василия отстранили от полетов. Подготовив почву, ухитрился вызвать его на переговоры, чтобы убедиться в необходимости таких мер. Тот говорил очень спокойно, от прежнего беспокойства следа не осталось. Лишь под конец разговора обмолвился: "Ты получил мое письмо? Знаю, получил, иначе не звонил бы. Сергей, мы все в руках судьбы. Поклянись, что не бросишь их, если я не вернусь". Тон его был ровным, уверенным - будто страховался на всякий случай. А когда услышал клятву, даже шутил. И только потом Маронко понял, что это равнодушие обреченного.

Двигатель взорвался, едва самолет поднялся над взлетной полосой. Недостатки конструкции были ни при чем - в турбину затянуло птицу. Случайность, которую невозможно предотвратить. И смерть, которую предчувствовали многие. Урну с пеплом передали не семье, а Маронко. Ему же выпала и жуткая роль черного вестника.

Он ни слова не сказал Анне ни о том письме, ни о клятве, данной ее мужу за день до смерти. Просто взял на себя роль опоры в тяжелые дни. Через два месяца Анна родила мертвого мальчика, и это несчастье сломило бы ее окончательно, не окажись рядом Маронко. Или если бы у него не хватило выдержки, и он заговорил бы о своих чувствах раньше времени. Только через год осторожно дал понять, что она всегда может рассчитывать на него хотя бы потому, что значит больше, чем все остальные люди.