Закон постоянного невезения - [37]

Доминик воспользовался дядей, а уж потом у него все пошло само собой, так как новые капиталисты подставлялись ему сами, чуть ли не добровольно, торопливо и без опаски. При этом он прижимал их настолько дипломатично и осторожно, что каждый предпочитал пойти ему навстречу и облегчить получение дохода, чем подвергать себя риску разглашения подробностей своей биографии.

Потом все это завоняло для меня ещё сильней, хотя черт его знает что было хуже. Оказывается, Доминик приписывал себе чужие достижения и чужие заслуги. Он давал понять, что он — гений механики, ну и, разумеется, лучший фотограф всех времён, пока совершенно случайно не выяснилось, что за него все это делает кто-то другой, а сам он только пользуется чужими идеями. Мне тоже было трудно во все это поверить, но ведь, читая корректуры самых разных произведений, я, в общем-то, понимала, что я читаю. И когда вдруг Доминик объявил себя автором чего-то там такого, что даже ещё не опубликовано, а оно ещё раньше уже лежало на моем письменном столе…

Я как-то несколько охладела к нему, и окружавший его ореол заметно посерел. Он ещё не отказывался от меня и, наверное, ни за что не мог поверить, что я могла бы уйти от него, хотя симуляция нежных чувств получалась у него не слишком-то хорошо. Собственно, он вообще перестал со мной считаться, делал все, что хотел, явно давая мне понять, что мне придётся смириться с ролью послушной половой тряпки, иначе я его вообще потеряю.

Разумеется, я его упрекала, как можно деликатней, чтобы не расстраивать, разумеется, я протестовала против втаптывания меня в грязь, разумеется, я пыталась что-то для себя выяснить, ибо мало того, что он являл собою божественную личность, он к тому же желал слыть квинтэссенцией благородства, альтруизма и всяческого совершенства. Я же выступала в роли отрицательного героя, в тысячу раз глупее его, в общем, была полным барахлом, безответственным и компрометирующим, как по характеру, так и по умственному развитию. Другие люди вполне могли считать его противным фанфароном, но только не я, так как я хотела, чтобы он любил меня. Точно так же и с таким же эффектом я могла бы желать, чтобы меня полюбила, скажем, гробница Наполеона.

Семь лет я, по-прежнему одурманенная, доверчивая и глупая, потратила на угадывание его желаний и их исполнение, прилагая к этому огромные усилия без какого-либо положительного результата.

Полностью я обрела свой разум лишь тогда, когда мы расстались, когда с меня свалилась эта ужасающая ноша и я сумела осознать, насколько тяжела она была. И тогда я почувствовала вовсе не горе, а невероятное облегчение. Остались лишь горечь, отвращение к самой себе и упрёки в собственной глупости.

И все это своё беспредельное идиотство я должна была выставить на всеобщее обозрение? Счас, разбежалась!

14

Майор, видимо, повторил свой вопрос по поводу адреса. По крайней мере, мне так показалось, так как секунды на четыре я вдруг потеряла из виду весь мир, включая все моё семейство. Да пожалуйста, сколько угодно, уж это-то я вполне могла ему сказать.

— Я понятия не имею, пан майор, что там на Ружаной, три было, но пан Доминик рассматривал её просто как почтовый адрес. По причинам, которых он мне не раскрывал, он хотел, чтобы все письма, адресованные ему, направлялись именно туда. Тогда я думала, что там кто-то сидит, какой-то работник, забирает их оптом и куда-то ему доставляет, так как он часто уезжал. Или что он не хочет, чтобы они лежали в почтовом ящике, чтобы не было видно, что он уехал.

— А теперь что вы думаете?

— Ничего. Теперь это меня вообще не касается.

Возможно, я была права, не знаю.

— И вы никогда там не были?

Я искренне удивилась.

— А чего это ради мне там нужно было бывать?

— Чтобы проверить… Ну, ладно… Вы знакомы с Михалиной Колек?

О Михалине Колек я знала довольно много, хотя это трудно было назвать знакомством. Какая-то невероятно ошалелая обожательница Доминика, которую мне постоянно ставили в пример по поводу того, какую пользу должна приносить женщина. Возможно, по его мнению, мне нужно было видеть в ней соперницу и стараться её превзойти.

— Постольку, поскольку. Знаю, что есть такая, два-три раза вроде бы её видела, но никогда в жизни с ней не говорила.

— А откуда вы знаете?

— Секундочку. Что откуда я знаю?

— Что она вообще есть? И как выглядит, ведь если вы её видели…

— О её существовании меня проинформировал пан Доминик. Я увидела её с ним, спросила, что это за монстр, он сообщил мне её фамилию, и все. Если он соврал, я на себя ответственности за это не возьму и прошу на меня все не валить.

— Да нет, что вы! А может быть, вы знаете, где жила пани Колек?

— Не имею ни малейшего понятия.

— А где живёт сейчас?

— Тоже не знаю.

— Но хотели бы знать?

Я удивилась ещё больше.

— А на кой шут мне такие важные сведения?

Страшно мне интересно знать, где живёт пани Колек! Да пусть себе живёт хоть в шалаше в лесу или в Королевском замке, меня это не касается. Как-нибудь проживу, не зная этого!

— И все же я вам скажу. Теперь она живёт в Служевецкой Долинке, а вот раньше она жила на Ружаной, дом три, квартира шестнадцать.