Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке - [16]

После, в маленькой поселковой гостинице, когда попивали чай на коньяке и смородине («фирменный» напиток Миронова), он поведал Кену о проблемах с транспортом, в данном случае с упряжкой.

— Это мы решим, — твердо пообещал Кен.

— Тогда я в магазин, — засмеялся Миронов.

— Пойдем вместе. А оттуда ужинать ко мне домой. У меня такая еда, что ты и не пробовал.

Домик, в котором жил Кеннакук, состоял из двух небольших комнат, просторной кухни, большой кладовки, склада для угля и пристройки для льда.

Встретили их высокий старик, очень древний (так показалось Миронову), и бабушка, круглолицая, со смешливыми глазами.

— Это мой дядя Агыга, — сказал Кеннакук, — а это бабушка Кайо, моя тетя, самая веселая на побережье.

— Ай! — махнула на него Кайо (она понимала по-русски) и засмеялась.

Стол соорудили быстро. Миронов впервые пробовал сырую нерпичью печень, строганину из чира, жареный озерный голец ему понравился меньше. Потом печень пожарили — для гостя. Завершал трапезу олений бульон. Мясо и ребрышки были выложены отдельно. Чай предложили Миронову заваривать самому, тут понимали: на Чукотке у каждого обязательно свой рецепт заварки и обязательно самый лучший. И гость в доме — всегда хозяин, пожалуйста, заваривай.

Старики пили мало, как-то незаметно встали из-за стола и уединились в другой комнате. Вскоре оттуда донеслось негромкое пение, скорее речитатив.

— Вспоминают… — объяснил Кен. — О прошлой жизни. Про гостей разговаривают. Об охоте и дороге тоже. У нас песни называют «товарищи по одиночеству». Когда один, песня всегда помогает. А вдвоем песней можно разговаривать. Каждый свое сочиняет. Это как танец. Ты когда-нибудь увидишь танец. Надо праздник дождаться.

Кен проводил Миронова до гостиницы.

— Когда тебе удобней выезжать? — спросил он, прощаясь. — Тебя повезет Агыга. Я уже договорился. Я буду проверять его охотничий участок, я помогаю ему: ему трудно охотиться. А поехать он согласен. Он отличный каюр, ты не смотри, что дядя старый. У него собаки тут самые лучшие. Увидишь сам.

«Когда же он успел? — недоумевал Миронов. — Все время были вместе, и об этом речи не велось».

— Ну спасибо, Кен! Я расскажу, куда надо ехать. Утром загляну и договоримся.

— Только пораньше, — предупредил Кен. — Мы все очень рано встаем.

«Есть необъяснимое очарование в езде на собачьих упряжках. Я счастлив, что захватил это время», — говорил Амундсен. Миронов может сказать то же. Каюр Агыга тогда помог ему начать отсчет первым километрам. Сейчас, по прошествии стольких лет, на тундровом спидометре Миронова этих километров не одна тысяча.

С грустью и теплотой вспоминает Миронов то время. Сейчас он не смог бы проделать на нартах путь в несколько сот километров. И не потому, что не хочет или отвага поубавилось, а просто здоровье не то, да и собак сейчас найти не так-то просто. Отвыкли люди от упряжек, вездеходы избороздили тундру, стала она морщинистой, как лицо Кеннакука. Но до сих пор просыпается Миронов с легким сердцем, с тихой радостью, с верой в удачу наступающего дня, если ему кажется, что видел ночью белую тундру и солнце над ней, и тысячи солнц, отраженных в каждой снежинке, в каждом кристаллике льда, и слышал скрип полозьев, и улавливал запах тундры, запах весны, и, наверное, какая-то мелодия тех лет — далеких, лучших лет его жизни, — слышалась ему ночью, только он не помнит, какая, но знает: хорошо ему было, как хорошо сейчас, когда он все вспоминает…

…Провожали их Кайо и Кен. На дорогу Кайо вынесла что-то завернутое в тряпицу. Агыга кивнул, положил сверток в мешок. Потом Миронов узнает, что это прэрэм — костный мозг оленя с толченым мясом, самая калорийная пища, незаменимая в долгих переходах. Каюры всегда берут ее с собой.

Для собак захватили целую нерпу. Агыга объяснил, что об остальном не надо заботиться, по пути будут избушки, там есть запасы — людям хватит. Миронову оставалось только доверять каюру, он теперь полностью подпадал под его власть, хотя каюр формально подчинялся Миронову.

«Десять дней примерно, не так уж и много…» — прикидывал Миронов.

Шли чаще ночью, когда подмораживало. Днем отсыпались на солнышке, выбрав хорошую проталину, разбивали палатку. Иногда валились усталые рядом с палаткой, в меходежде было тепло.

Агыга надел двум собакам чулочки — они порезали лапы о лед, чулочков у него было припасено достаточно. Миронов старательно изучал все детали каюрского быта: и как Агыга разговаривает с собаками, и какой выбирает снег, и как псов кормит, и когда дает им передышку, и когда сам отдыхает, и как укладывает на нарте груз, и как строит взаимоотношения с пассажиром. Есть чему научиться в такой дороге, есть чему. Многое придется постичь Миронову, чтобы потом уже не забывать никогда.

Долгая дорога, ночевки в снегу, хорошо выполненная обоими работа сдружили каюра и пассажира. И, когда уже вернулись в поселок, вместо подарка отдал Миронов старику все банки-склянки-консервы, что были в рюкзаке (вот ведь как хорошо дорогу рассчитали, — даже вернулись с продуктами и полным НЗ!), и весь остаток спирта, что хранился у него в гостинице, а было там литра два.