Закон подлости - [33]

– Ну, сразу и обиделся, стой, давай своё пиво. Давай, не обижайся. Ну, спрашивай, чего уж там.

– Значит, так. Вот у вас написано: «Не забду мать родную». Букву-то, вы, вероятно, для смеху пропустили?

– Да нет, парень один, ну, в общем, с Кавказа он, ну и наколол «не забду». Я-то просил «не забуду», а он – «не забду». Понял?

– Понял.

– Ну а потом кореш говорит: «Давай галочку поставим, стереть-то не сотрёшь». Ну, и сделал галочку-то.

– А зачем вам всё это нужно было? Это что, вызов окружающим?

– Ну ты даёшь! Вызов! Клятва это. Ну, клянусь я вроде, что не забуду.

– А если бы не написали, то забыли бы?

– Да нет, я бы не забыл, но ты бы этого не знал. Верно я говорю?

– Верно.

– А потом, красиво.

– Знаете, для красоты можно было бы что-нибудь поинтереснее придумать.

– А кто выкалывать будет?

– Ну, этот, кавказец.

– Обиделся.

– Чего это он?

– Ну, я б тебе шайкой промеж глаз врезал, ты бы не обиделся?

– Наверное.

– Точно бы обиделся. Я знаю. Ну, кореш потом мне пытался на спине выколоть, во, посмотри – «Пламенный привет из Севастополя». Во, видно?

– Плохо.

– То-то и оно, не получилось. Орла хотел ещё заделать, да я уже не стал: не умеешь – не берись.

– А заражения крови вы не боялись?

– Салага ты. Он же тушью, а тушь, она на чистом спирту.

– А для чего вам этот привет из Севастополя?

– Это не мне, это – им.

– Кому им?

– Ну, кто смотреть будет. Может, женщина какая на пляже клюнет. Тоже приятно! Она из Кулунды, а ей привет из Севастополя.

– Теперь всё понятно. Я пойду.

– Нет, ты постой. Дай-ка я тебя теперь спрошу.

– Я вас слушаю.

– Ты мне вот на какой вопрос ответь. Если ты такой умный, то почему у тебя ни одной наколки нет?

– Чего?

– Чего-чего, наколки, говорю, почему нет?

– Нет.

– Да это я вижу, что нет, а почему нет-то?

– Я даже не знаю.

– Ты неженатый?

– Нет.

– То-то и оно. Кто ж на тебя такого позарится? Теперь вот что скажи. Ты мать свою когда в последний раз видел?

– С месяц назад.

– Не уважаешь мать-то, не помнишь, а она тебя поила-кормила. Небось последний кусок от себя отрывала, а ты мать-то родную ни в грош не ставишь. А была бы наколка, глянул, вспомнил, хоть платок ей к празднику и послал.

– Да она же здесь, в Москве, живёт.

– Тем более ничего съездить не стоит. Пошли дальше. Вот ты ко мне подошёл, ни здрасте, ни привет, ни как зовут не спросил, ни как себя не сказал. А была бы у тебя наколка, на пальцах, хоть – «Лёня» – красиво и вежливо. Понял?

– Понял.

– Или, допустим, картина у тебя на груди выколота «Иван Грозный сынишку убивает» – незабываемый шедевр. Но ты же настоящую картину с собой носить не будешь, верно?

– Верно.

– А наколка – она всегда с тобой. Пришёл в баню, разделся, сам посмотрел, людям показал. Всем удовольствие. Так-то, друг, а ты говоришь, зачем наколка. Выходит, нужна она, получается. Да ладно, ты не расстраивайся. Давай так. В следующее воскресенье… Слышь меня?

– Слышу.

– В это же время сюда приходи. С корешем тебя познакомлю, он тебе живо это дело поправит. Знаешь, он как с того раза наловчился, что хошь зашпандорит: хошь – «привет», хошь – орла со змеёй. Змея-то тебе ой как к лицу будет.

– А что же вы её, эту змею, себе не пришпандорите?

– Я бы с удовольствием. Жена не даёт – ревнует. Понял?

– Понял.

И мы расстались, довольные друг другом. Я вышел из бани. Ярко светило солнце. Дрались на асфальте воробьи. Дворник подметал улицу. На руке дворника синели слова: «Жизнь – обман». Я шёл и думал, что, может, он и прав, этот парень с галочкой.

Надо к матери съездить.

Платок ей к празднику подарить.

Пепельница

Я помню, Чехов кому-то сказал, что вот, дескать, пепельница на столе стоит, а я про неё могу к завтрашнему дню рассказ написать.

Я, конечно, не Чехов, я и на Сахалине-то ни разу не был, но вот пепельница у меня такая, что удержаться не могу.

Эту пепельницу видеть надо, причём днём. Потому что, если её вечером в темноте увидишь, можно испугаться навсегда. Медведь чугунный килограммов на восемь. Страшен, как некрашеный танк. Стоит этот медведь на задних лапах. Передние когтями на тебя нацелены. И пасть раскрыта. В эту пасть пепел стряхиваешь, и жуть берёт, потому что этот хищник чугунный вот-вот полруки отхватит.

Досталась она мне совершенно случайно. Я в архангельской гостинице с одним типом номер на двоих делил. Человек он, может, и хороший, но я его трезвым не видел. Он обычно ночью появлялся, свет включал и говорил:

– Дай трёшку, меня Владимир зовут.

Я быстро давал ему три рубля, а он до утра не появлялся. Утром его вносили в бессознательном состоянии, и он весь день спал. Такая у него командировка была.

В день моего отъезда он внезапно протрезвел, чувствуя надвигающееся безденежье, посмотрел на меня виновато и сказал:

– Слышь, друг, хороший ты парень, только дать тебе нечего, вернее, завернуть не во что…

Помолчал, что-то вспоминая, потом достал из-под кровати это чудовище чугунное и протянул мне:

– Я тут тебе задолжал.

Я тут же отдал ему предпоследние три рубля и вежливо отказался от подарка.

– Обижаешь, – сказал Владимир. – Старинная работа. Во всём мире два экземпляра. – Подумал и добавил: – А может, даже три.

Я отказался и стал собираться домой.