Закон оружия - [10]

Я отметил, что голос у моего Шомы-Шамиля стал другим. Голос человека выдает его возраст и характер. Теперь Раззаев мог только угрожать.

– Я давно уволился. Да и погранвойска теперь не входят в ФСБ.

Я нес полную ерунду, оправдывался перед бывшим подчиненным, для которого был богом. Но времена меняются, с богов осыпается позолота. Совершенно чужой человек, террорист Раззаев был хозяином положения.

– Вот как? – позволил он себе усмехнуться.

Я протянул ему удостоверение газеты.

– Садитесь, – предложил он и стал изучать мой документ.

– Благодарю. – Я не стал садиться. Меня тошнило от этой ситуации. Знал бы, что ровно через семь лет произойдет подобное, что гонористый Шома, которого дрючил за вывихи в командирской практике, будет допрашивать меня, развалясь на подушках?.. А хотя что бы мог сделать: послать на мины, превратить его воспитание в единый непрерывный процесс? Тогда все мы были другими, а национальные гены еще дремали…

Видно, что-то шевельнулось в Раззаеве. Он поднялся, за ним вскочили другие боевики.

– Неужто думаешь, что твой бывший командир унизится до того, чтобы жалко врать перед подчиненным? Ты забыл Афган, ты забыл наше фронтовое братство, ты безвозвратно изменился.

– Оставьте нас двоих! – негромко приказал Раззаев.

Когда все вышли, Шамиль, нахмурившись, выдавил:

– Простите меня, Владимир Иванович. Я не наглец, как вы думаете, хоть и не предложил сесть своему командиру. Ничего я не забыл. Просто многое изменилось. Вы сами это знаете. Знали бы вы, как мне сейчас нелегко… А вы всегда понимали меня…

В какой-то момент мы чуть не шагнули в объятия друг другу. Но я не сделал первого шага.

– Очень странно видеть тебя в этой роли. Ты был храбрым бойцом. Зачем тебе нужно испытывать смелость в этом гнусном деле? Тебя не выпустят живым. Поверь мне…

– У меня своя вера! – жестко оборвал меня Шамиль. – Мне тоже странно видеть вас в этой роли. Журналистам не доверяю… Спрашивайте, что хотели для вашей газеты, раз пришли.

– Газета подождет! – перебил я его напористую деловитость и почувствовал, как он подобрался, знать, вспомнил, сколько металла в моем голосе приходится на одну команду. Рефлекс солдата на голос командира – это остается на всю жизнь. – Я не собираюсь вести с тобой переговоры. Но скажи мне, ты вымазался по уши в крови, перестрелял мирных людей, взял заложников, – что ты этим доказал?

Шамиль полыхнул взглядом:

– Это был единственный шаг, последнее средство. Иначе мы не можем отомстить за страдания нашего народа, остановить федералов. Москва хочет сделать нас рабами…

– Остановись, что ты говоришь? Я в Афгане хотел сделать тебя рабом?

Пропагандистские штампы выключают или сознание, или выдержку.

– При чем тут вы? – скривился Шамиль.

– Сейчас ты мне будешь рассказывать историю кавказских войн и несправедливостей, а я в ответ – о грабежах поездов, банков, фальшивых авизо, о детях-заложниках, о том, как все бандиты спокойно укрывались на вашей территории…

– Это долгий и бесполезный разговор, – нехотя согласился Шамиль. – Извините, но мне надо отдать распоряжения командирам.

Я кивнул. Растут мои подчиненные! Сам воспитывал, учил науке воевать. Чтоб мои мозги отсохли за такую учебу…

– Мне надо куда-то выйти?

– Не надо. От вас у меня секретов нет. Ведь вы учили меня «ратному мастерству»…

Деликатные речи в идиотской ситуации.

Вошли обросшие бородами, как хиппи, командиры. В отличие от «детей цветов» смыслом жизни их была не любовь, а месть и ненависть. Каждый из них скользнул по мне зазубренным взглядом. Они не знали смысла нашего разговора и с одинаковым равнодушием могли по приказу Шамиля отпустить меня или расстрелять. Так, по крайней мере, мне показалось.

Я сидел по-восточному – скрестив ноги.

Шамиль глухо сказал по-русски:

– Владимир Иванович Раевский – мой командир по Афгану. Это смелый и честный человек. На той войне он никогда не делал подлостей, хотя сама война была подлая. Пусть простят меня мои друзья, афганские моджахеддины, которые сейчас вместе с нами. Наше дело, слава Аллаху, теперь единое. Если мой командир не изменил себе и останется честным и в этой непростой ситуации, мы, с общего согласия, можем оставить его среди нас. Если собравшиеся не против.

Бородачи молча согласились.

– Владимир Иванович, – продолжил Раззаев, – мы хотим, чтобы вы постарались понять, что мы не убийцы и террористы, не бандиты, а люди, которых послал наш народ, чтобы защитить и остановить его истребление. Если вы поклянетесь, что не напишете и не произнесете ни слова неправды, можете остаться среди нас, сколько пожелаете. Если нет – то лучше уходите, и пусть бог будет вам судья.

– Ты опять нехорошо сказал, Шамиль, и теперь перед своими друзьями. Значит, ты посчитал, что твой былой командир может врать. Тогда мне лучше сразу уйти. Конечно, если ты не оставишь меня в заложниках после моих слов.

Шамиль вспыхнул, командиры молча наблюдали эту сцену.

– Вот мой телефон спутниковой связи, – он кивнул на столик, на котором стоял раскрытый чемодан с клавиатурой. – Можете звонить своему редактору.

И как журналист, я не преминул использовать такую возможность.

Шамиль, как и следовало ожидать, перешел на родной язык.