Закон Ордена - [44]

– Дунтель, а ты кто? Птицы много говорят, но не о тебе. Они боятся тебя. Почему? Я о тебе мало знаю, и это меня злит.

– Но ведь ты меня знаешь.

– Я знаю то и се, обрывки, – сказал Бомол. – Что птицы принесут, то и знаю. Но этого же мало.

Вокруг по-прежнему висело молчание. Но Дунтель, казалось, совершенно не обращал на это внимания, а Бомол, если уж на то пошло, еще меньше.

Наконец поднялся мужчина с седеющими волосами, заплетенными в две косы. Заскрипела кожа доспехов, заскрежетали костяные пластины. Мужчина был тяжело вооружен, и не спускал глаз с Дунтеля.

Паяц наклонился и прошептал:

– Что, этот Кестель – человек с принципами? Наверное, совсем не то, что тряпичный Бомол.

– Ты начинаешь наконец говорить разумное, – заметил Дунтель.

– Он – чудесный экспонат.

– А сейчас ты напрашиваешься.

– Дунтель, ты живешь иллюзиями. Нет людей с принципами. Ты – последний, о котором еще можно сказать, что с принципами.

Паяц усмехался, хотя и знал, что на теперешнем его лице застыла другая гримаса и усмешку никто не увидит.

– Я чувствую, ты мне кое-что расскажешь, – предсказал Дунтель

– Может, я бы и рассказал. Ты уж очень крепко меня ударил.

С тем паяц приложил руку к груди и закашлялся.

К столу подошел мужчина с большими косами.

– Зачем вы обижаете бедного паяца? – осведомился он.

– Это не ваше дело, – благодушно ответил Дунтель и посмотрел на мужчину.

Мужчина усмехнулся, показав желтые, но здоровые зубы. Его скулы были изборождены шрамами.

– Уже три года никто не садился за этот стол, – кивнув, сообщил он.

– Столики рядом гораздо лучше, – заметил Дунтель.

– В задницу лучше. Столько лет тут мог сесть каждый, кто захочет, – но ведь никто не захотел. Даже когда тут собиралась толпа и мест хватало, этот стол пустовал.

– В самом деле, необычно, – согласился Дунтель.

– Ничего ту необычного. Всего три угла, три стороны света. Есть твари, для которых сторон в этом мире всего три. Такие столы притягивают тварей.

Дунтель молчал, по-прежнему вежливо и мертво улыбаясь. Мужчина с косами выхаркнул струйку слюны, приземлившуюся у белых туфель Дунтеля.

– Твари, чудовища, ненавидящие восход, потому что он несет надежду. Наши предки поставили в корчмах треугольные столы, чтобы чудовища садились за них и не мешались с людьми.

– Само собой, мне известны эти предрассудки, – заметил Дунтель. – Но я должен вас разочаровать. Я сел здесь лишь затем, чтобы поговорить со знакомым. А этот знакомый сам бы гораздо охотней уселся где-нибудь в другом месте, если бы его не прогоняли.

Паяц кивнул. Ему понравилось то, как говорил Дунтель. Тот умел облекать мысли в слова.

Воин с косами, тем не менее, не смягчился.

– Уже бывало, что за этот стол садились паяцы.

– Мне показалось, вы говорили, что уже три года…

– Паяцы не в счет!

Дунтель нахмурился, но его лицо тут же приобрело прежнее благодушное выражение. Он захотел что-то сказать, но мужчина не позволил ему.

– Я ненавижу паяцев – так же, как тараканов, крыс и прочую мелкую поскудь. И обхожу их, потому что брезгую. А вот вы – совершенно другое дело, и вас я не могу обойти.

– И что же вы имеете в виду?

– Вы знаете, что я имею в виду, – рассматривая Дунтеля, будто товар на полке, заверил мужчина. – Три года назад за этот стол тоже уселся чужак, в доспехах, изукрашенных цветочными лепестками, с чем-то прицепленным к спине. Он ел баранину. Я до сих пор помню запах того мяса. Чужой приправил его чем-то из своего мешка.

– Вы долго собрались рассказывать? – поинтересовался Дунтель.

– Мы ждали его снаружи, у выхода. Чужак убил трех моих людей ястребиными шпорами, а потом захотел расправить черные крылья. Но у нас была сеть, и крылья не помогли ему. Когда с ним покончили, я сам отрубил ему крылья. Как, по-вашему, долго я рассказывал?

– Слишком кратко, потому что вы опустили несколько важных обстоятельств, – заметил Дунтель.

– Я рассказал о важном. Было чудовище. Потом его не стало.

– Вы не сочтете за невежливость, если я добавлю немного подробностей к вашему рассказу?

Мужчина не ответил. Он стоял не вплотную, но и недалеко, положив ладонь на рукоять меча. Значит, осторожный, и это говорит в его пользу. Паяц любил осторожных, хотя этого все равно считал глупцом.

А Дунтель посчитал молчание знаком согласия.

– Я думаю, вы здесь не случайно. Да о чем здесь говорить? Вы нарочно приходите сюда, ожидаете, пока кто-нибудь сядет за треугольный столик, чтобы дать вам повод для резни. Вы – кровожадный безумец. Но

более всего вы алчны и жадны. Уже три года вы бдительно стережете этот стол и три его стула, как алтарную жертву. И никто здесь не садится, потому что боится вас.

– Я не боюсь, – вставил паяц.

– Ты не в счет.

– Меня зовут Рахт Ванов Третий, и я убью вас, когда вы выйдете отсюда, – пообещал мужчина.

– Само собой, здесь вы этого не станете делать, потому что этот стол – символ гостеприимства, обещанного вашими предками тем, кого вы называете тварями и чудовищами, – указал Дунтель. – Это любопытное гостеприимство, служащее для того, чтобы отделить от себя предмет своих страхов – но ведь, тем не менее, гостеприимство. Предкам могло бы не понравиться, если бы вы нарушили их обещание. И вы посчитали, что для сохранения обещания достаточно выйти за порог?