Закон о детях - [9]

Но он тоже рассердился: встал с кресла, отошел от нее к роялю, положил ладонь на поднятую крышку клавиатуры и подождал, чтобы остыть перед тем, как повернется к ней. Молчание затянулось. Дождь перестал, дубы в парке застыли.

– Я думал, что выразился ясно. Пытаюсь быть откровенным с тобой. Мы с ней обедали. Ничего не было. Я хотел поговорить с тобой сначала. Хотел…

– Ты поговорил, и ты получил ответ. Что дальше?

– Дальше – скажи мне, что с тобой происходит?

– Когда был этот обед? Где?

– На прошлой неделе, на работе. Ничего не было.

– За таким «ничего» следует роман.

Он продолжал стоять в дальнем конце комнаты.

– Значит, так.

Он произнес это без выражения. Разумный человек, его терпение истощилось. Удивительно, он думает отделаться этой театральщиной. В свое время на выездных сессиях пожилые неграмотные рецидивисты, иногда даже беззубые, играли лучше, размышляя вслух на скамье подсудимых.

– Значит, так, – повторил он. – Жаль.

– Ты понимаешь, что ты намерен разрушить?

– Могу спросить то же самое. Что-то происходит, а ты не желаешь мне сказать.

Пусть уходит, сказал голос в голове, ее собственный голос. И тут же ее охватил давний страх: она не может, не хочет коротать век одна. Две близкие подруги, ее сверстницы, давно лишившиеся мужей из-за развода, до сих пор страдают, входя в людную комнату без сопровождающих. И, помимо светских условностей, была еще любовь – она знала, что любит его. Хотя сейчас любви не чувствовала.

– Вот в чем твоя проблема, – сказал он оттуда, – ты никогда не считаешь нужным объясниться. Ты отдалилась от меня. Могла бы догадаться, что я это чувствую и огорчаюсь. Можно было бы перетерпеть, если бы думал, что это – временное, или понимал бы причину. Так что…

Тут он пошел к ней, но она так и не услышала конца фразы и не успела дать выход раздражению, потому что в эту секунду зазвонил телефон. Автоматически она взяла трубку. Она была дежурным судьей, и в самом деле – звонил ее секретарь Найджел Полинг. Как всегда, неуверенный до заикания. Но дельный и, что приятно, всегда держит дистанцию.

– Извините, что беспокою так поздно, миледи.

– Ничего. Я слушаю.

– Звонил адвокат, представитель больницы имени Эдит Кейвелл в Вандсворте. Требуется срочное переливание крови онкологическому пациенту, семнадцатилетнему мальчику. Он и его родители не дают согласия. Больница хочет…

– Почему они отказываются?

– Свидетели Иеговы, миледи.

– Понятно.

– Больнице нужно постановление суда, что процедура против воли родителей законна.

Она посмотрела на часы. Половина одиннадцатого.

– Сколько у нас времени?

– После среды, они говорят, будет опасно. Крайне опасно.

Она огляделась. Джека уже не было в комнате. Она сказала:

– Тогда поставьте слушание со срочным уведомлением на вторник, в два часа. И оповестите ходатаев. Проинструктируйте больницу, чтобы сообщила родителям. Они вправе подать заявление. Пусть мальчику назначат представителя в суде. Проинструктируйте больницу, чтобы завтра к четырем часам представила подтверждающие документы. Лечащий онколог должен представить письменное заявление.

На секунду она потеряла нить. Потом выдохнула и продолжала:

– Я захочу знать, почему необходимы препараты крови. А родители пусть приложат усилия, чтобы представить свои показания к полудню вторника.

– Будет сделано.

Она подошла к окну и посмотрела на площадь; в поздних июньских сумерках кроны деревьев налились чернотой. Но желтые уличные фонари пока что освещали только круги под собой на мостовой и тротуаре. Воскресным вечером машин было мало, и почти никаких звуков не доносилось сюда с Грейз-инн-роуд и с Хай-Холборн. Только шелест затихающего дождя в листьях да тихое музыкальное бульканье водосточной трубы. Соседская кошка щепетильно обогнула лужу и растворилась в темноте под кустом. Исчезновение Джека не огорчило. Их разговор приближался к мучительной откровенности. Конечно, облегчение – остаться на нейтральной территории, на голой пустоши наедине с проблемами других людей. Опять религия. У нее свои утешения. Мальчику почти восемнадцать – возраст, когда по закону наступает автономия личности, – поэтому во главе угла будут стоять его желания.

Возможно, это извращение – увидеть в нежданной помехе перспективу свободы. На другом краю города подростка ждет смерть из-за того, во что верит он сам и его родители. Ее дело и обязанность не спасать его, а решить, что предписывают закон и разум. Ей захотелось увидеть мальчика своими глазами, вырваться из домашней трясины, а также из зала суда – хотя бы на час или на два, – поехать, разобраться в хитросплетениях, сформировать решение исходя из увиденного. Верования родителей могут быть подтверждением верований сына, а могут быть смертным приговором, которого он не смеет оспорить. По нынешним временам такое личное ознакомление весьма необычно. В восьмидесятые годы судья мог взять несовершеннолетнего под опеку суда и посещать его в камере, дома или в больнице. Благородный идеал как-то дожил до нового времени, помятый и заржавелый, как доспехи. Судьи замещали монарха и на протяжении веков были опекунами детей. Теперь эта обязанность перешла к социальным работникам CAFCASS