Закон о детях - [51]

– Хорошо прошло, – сказала она. – Я рада, что хорошо прошло.

Он не был музыкантом, любил только джаз, но о концерте отозвался осмысленно и вспомнил каждую песню по отдельности. «Les nuits d’été»[29] были откровением. Особенно его тронула «Жалоба» – он даже понял по-французски. Малера ему надо послушать еще: там ощущается огромная глубина чувства, но он не вполне вник с первого раза. Он рад, что Марк спел по-английски. Всем знакомо это побуждение уйти от мира, но решались немногие. Фиона слушала внимательно, иногда отвечая кивком или короткой репликой. Она чувствовала себя, как пациент в больнице, мечтающий о том, чтобы добрый посетитель наконец ушел и оставил его наедине с болезнью. Огонь разгорелся, Джек, заметив, что она дрожит, подвел ее к камину и там разлил по бокалам остатки шампанского.

Они долго прожили на Грейз-инн-сквер, и он знал бенчеров Грейз-инна почти так же хорошо, как она сама. Он стал рассказывать о людях, с которыми повстречался вечером. Здешний мир был тесен, их живо интересовали его обитатели. По вечерам они частенько занимались их анатомированием. Ей не доставляло труда изредка проборматывать какие-то ответы. Джек был в приподнятом настроении, взволнован ее концертом и тем, что, он думал, предстоит им сейчас. Он рассказал ей про адвоката по уголовным делам, который учреждает с товарищами бесплатную школу. Им нужен латинский перевод их девиза «Каждый ребенок – гений». Короткий, максимум три слова, чтобы вышить на школьном блейзере под геральдическим фениксом, восстающим из пепла. Увлекательная задача. Гений – концепция восемнадцатого века, а латинское существительное «ребенок» – по большей части имеет категорию рода. Джек предложил: «Cuisque parvuli ingenium» – это слабее «гения», но «природный ум или способности» вполне сгодится. А «parvuli», на худой конец, может включать и «девочек». Потом адвокат спросил его, не интересно ли ему было бы разработать живой курс латыни для детей одиннадцати – шестнадцати лет, в разной степени способных. Увлекательная задача. Невозможно устоять.

Она слушала без всякого выражения. Не ее детям носить этот чудесный девиз. И поймала себя на том, что слишком близко к сердцу приняла тему. Сказала:

– Это будет полезное дело.

Он уловил безразличие в ее тоне и посмотрел на нее вопросительно.

– Что-то не так?

– Нет, все нормально.

Потом, нахмурив лоб, вспомнил вопрос, который не успел задать.

– Почему ты ушла в конце?

Она замялась.

– Перенервничала.

– Когда они встали? Я сам обалдел.

– Из-за последней песни.

– Малера?

– Нет, «Старой песни».

Джек посмотрел на нее с веселым недоумением. Он десяток раз слышал, как они исполняли ее с Марком.

– Чего вдруг?

В его голосе слышался оттенок раздражения. Он намеревался устроить красивый вечер, заново скрепить их брак, поцеловать ее, открыть еще бутылку, отвести ее в постель, отбросить все, что их разделяло. Она хорошо его изучила и понимала это – и пожалела его, но очень отстраненно. Сказала:

– Вспомнилось. Из прошлого лета.

– Да? – Без особого интереса.

– Мне играл эту песню на скрипке один молодой человек. Это было в больнице. Я подпевала. Кажется, мы там немного расшумелись. Он хотел сыграть еще раз, но мне пришлось уйти.

Джек был не расположен к загадкам. Он постарался говорить без раздражения.

– Начни сначала. Кто это был?

– Очень странный и красивый молодой человек. – Она говорила неохотно, падающим голосом.

– И?

– Я прервала заседание и поехала к нему в больницу. Ты помнишь. Свидетель Иеговы, тяжело больной, отказывался от лечения. Об этом было в газетах.

Напоминать ему пришлось потому, что в ту пору он обосновался в спальне Мелани. Иначе бы они это обсуждали. Он упрямо сказал:

– Кажется, я помню.

– Я дала разрешение больнице его лечить, и он выздоровел. Судебное решение подействовало… подействовало на него.

Они стояли по обе стороны камина, теперь пышущего жаром. Она смотрела на огонь.

– Мне кажется… мне кажется, у него было сильное чувство ко мне.

Джек поставил пустой бокал.

– Я слушаю.

– Когда я отправилась на выездную сессию, он поехал за мной в Ньюкасл. И я… – Сначала она не собиралась говорить ему, что там произошло, но потом передумала. Теперь нет смысла что-либо скрывать. – Он шел под дождем, отыскал меня и… Я сделала ужасную глупость. В отеле. Не знаю, что на меня нашло. Я его поцеловала. Поцеловала его.

Он отступил на шаг от жара – или от нее. Ее это уже не волновало.

Она сказала шепотом:

– Он был такой милый. Он хотел жить с нами.

– С нами?

Джек Мей стал взрослым в 1970-х годах с их разнообразными течениями мысли. Всю свою сознательную жизнь он преподавал в университете. Он все понимал про нелогичность двойных стандартов, но это понимание не могло его защитить. Она увидела гнев на его лице, напрягшиеся желваки, посуровевший взгляд.

– Он решил, что я могу изменить его жизнь. Наверно, хотел, чтобы я стала для него чем-то вроде гуру. Думал, что я… Он был так серьезен, так жаден до жизни, до всего… А я не…

– Значит, ты его поцеловала, и он захотел с тобой жить. Ты что мне рассказываешь?

– Я отослала его. – Она покачала головой. Несколько секунд она не могла говорить.