Закон мести - [43]

Она не сомневалась, что у него должна быть причина для этого, но была уверена, что тело не выдержит столь насильственного отказа от пищи и движения. Ее не заботило, что он собирался сделать с собой, — она знала, что он вынужден будет отказаться от этого.

Она должна что-то сделать, словами или действиями заставить его осознать нависшую над ним опасность, заставить отказаться от намеченного пути. Столь многое зависело от этого, что она была готова сделать все что угодно, лишь бы достичь цели.

Она снова взялась за мокрую тряпочку, отжала ее и, откинув одеяло, начала протирать его тело. Она сотни раз делала это за прошедшие несколько дней, стремясь уменьшить жар. Пока ее руки двигались, она тихо говорила:

— Возможно, вы лежите здесь не просто потому, что хотите уморить себя. Я иногда думаю, что вы знаете, кто стрелял, или вам кажется, что знаете. Может, вы увидели или услышали нечто, что дало вам понять, кто направлял руку убийцы, и теперь так страдаете, что у вас нет сил поправляться.

В его глазах мелькнула тень интереса. Неужели ей удалось привлечь его внимание?

Она медленно водила прохладным лоскутком по его шее и плечам, пристально глядя ему в лицо. Но на нем ничего нельзя было прочесть. Между ее бровями залегла сосредоточенная морщинка. Она перевернула тряпочку и провела по его ключицам. Двигаясь замедленно-плавно, она протерла его широкую мускулистую грудь, затем руки; держа запястья, обтерла его загрубевшие ладони и безукоризненной формы пальцы.

Девушка смочила ткань в воде и продолжала свою работу.

— Чего вы хотите? — вслух размышляла Пилар, стараясь не замочить повязку. Она провела лоскутком по его животу вниз. — Вы сами подставляете себя под удар, не так ли? Думаете, что удастся выяснить, кто пытался убить вас? Вам кажется, что ваша слабость подстегнет их и они решатся на еще одну попытку?

Слишком сильно смоченная ткань оставила на его животе немного воды, намочила пояс его брюк. Заметив это, Пилар вытерла воду, но не могла просушить кожу там, где был пояс. Бросив тряпочку в миску с водой, она расстегнула его.

Он вздохнул.

Пилар замерла, поняв, что он в сознании. Она долго смотрела на расстегнутый пояс, на кожу, которая была светлее, чем на груди, на тонкую линию темных вьющихся волосков, исчезавшую под застежкой, и бешеный стук ее сердца, казалось, отсчитывал проходившие секунды.

Собрав остатки храбрости, она подняла глаза и взглянула на него. В его темно-серых глазах таилось обвинение и тепло.

Она вздохнула:

— Я действительно думаю, что ваша слабость — игра, приманка для того, кто хочет вашей смерти.

Его зрачки расширились, но он промолчал.

Она облизнула дрожащие губы и прошептала:

— Я думаю так, но не уверена. Должен быть способ узнать это наверняка. И я найду его.

9.

Большую часть следующей недели наблюдала, как соратники Рефухио, дежурившие с нею у его постели, пытались поднять его мольбами, просьбами, шутками и даже гневными выпадами. Она ждала до тех пор, пока ее усталость не достигла той степени, при которой все происходящее воспринималось словно во сне. Ей казалось, что она сойдет с ума, если и дальше будет все взвешивать и выжидать, ничего не предпринимая. Она больше не могла ждать.

Наутро после ее беседы с Рефухио жар у того спал, бронзовая кожа покрылась испариной. Пот намочил волосы на лбу и стекал по вискам и шее. Опасный румянец сошел с его лица, взгляд стал спокойней. Он выпил немного бульона, умылся, побрился и переоделся в чистое белье. Но он не реагировал на заботы своих друзей и был так отрешен от них, словно эти люди не имели к нему ни малейшего отношения. Он все время молчал.

Его молчание, отсутствие столь привычных шуток и издевок тревожило Пилар больше всего. Казалось, что его голос — самая живая его часть, отражение его блестящего ума — был убит. То, что он сам, собственным усилием воли сделал это, приводило Пилар в ярость и было невыносимо. Именно это побудило ее к решительным действиям.

Почти двое суток они провели в порту на Канарских островах, погрузив на борт фрукты, вино, турецкие ковры, а также приняв несколько пассажиров. Они отплыли с утренним приливом, и вслед за прекрасным днем наступил прекрасный вечер. Море было спокойно, воздух целителен, и ветер — попутным. Красивый закат расцвечивал небо розовым и алым, лиловым, фиолетовым и оранжево-золотым, заставляя море переливаться, словно опал. Последние отблески заходящего солнца врывались сквозь открытый иллюминатор, отсвечивали на стенах и превращали лицо и руки обедавшей в каюте Пилар в переливчатый розовый перламутр.

Рефухио, которого уже накормили овсянкой, лежал, опираясь на подушки, и глядел на девушку. Свет, отражавшийся в глазах, изменил его взгляд, сделав его обманчиво-мягким.

Вскоре стало темнеть. Ночь наступала быстро, как и обычно в этих широтах. Когда каюту наполнили тени, Пилар, встав из-за стола, взяла поднос, выставила его за дверь и заперлась на замок. Повернувшись, она начала вынимать шпильки из прически. Разворачиваясь, толстый жгут волос превратился в темно-золотистый водопад, укрывший ее до талии. Пилар подошла к умывальнику.