Закон - [6]

Однако некоторого успеха братья все же достигли: они проникли в «большой дворец» и предстали пред фараоновым престолом — и не единожды, а вновь и вновь, покуда медленно и упорно тянулись переговоры. Обещание, данное Моисеем своим единоплеменникам, не было бахвальством: он твердо полагался на то, что Рамессу — его дед по тайному любострастию (а это царем ревниво таилось), как и на то, что каждый из них знает, что это ведомо им обоим. То было действенным средством понуждения в руках Моисея, и если его и недостало на то, чтобы царь согласился выпустить их из земли Египетской, оно все же позволяло Моисею вести переговоры с верховной властью и раз за разом открывало ему доступ к владыке, ибо царь его боялся. Впрочем, страх государя опасен, и Моисей все время играл рискованную игру. Но он был отважен; до чего отважен и сколь впечатляла Моисеева отвага его соплеменников — об этом мы вскорости услышим. Ведь фараону ничего не стоило втихомолку его задушить и тело сокрыть в песке, чтобы наконец-то доподлинно не осталось следа от причуды дочерней похоти. Но царевна сохранила сладостное воспоминание о том кратком часе в беседке и ни за что не давала в обиду свое дитя, найденное в камышах, — он был под ее защитой, хоть и ответил черной неблагодарностью на все ее заботы о его воспитании и житейских успехах.

Итак, Моисей и Аарон получили право стоять перед фараоном, но в празднике и в жертвоприношении на воле, за пределами Египта, к которому Господь якобы призывал евреев, им было отказано наотрез. Напрасно текли складные речи с уст Аарона, а Моисей страстно потрясал кулаками. Не помогло и то, что Аарон обратил свой жезл в змею: маги фараона немедленно сделали то же самое, доказав, что Незримый, во имя которого ратуют оба брата, вовсе не обладает какой-то особенной силой, а потому фараон не должен внимать голосу этого бога.

— Да ведь наше племя поразит язва или меч, если мы не углубимся в пустыню на три дневных перехода и не устроим там празднества Господу, — сказали братья.

Но царь ответил:

— Нам это безразлично. Вас достаточно много, больше двенадцати тысяч голов, и будет вовсе неплохо, если вы поуменьшитесь в числе, от чумы ли, от меча или от непосильной работы. Тебе, Моисей, и тебе, Аарон, важно только одно: чтобы ваши люди бездельничали, отлынивая от возложенной на них трудовой повинности. Этого я не потерплю и не позволю. У меня еще не достроено несколько храмов, а вслед за этим я хочу возвести третий город-житницу, помимо Раамсеса и Питома и в добавление к ним. А для этого мне потребуются руки ваших людей. Благодарю за доклад. Тебя, Моисей, я отпускаю с чувством особой благосклонности. Но ни слова больше о празднике в пустыне.

На том и закончилась эта аудиенция. Ничего хорошего за нею не воспоследовало, напротив — произошло явное и неоспоримое зло. Ибо фараон, оскорбленный в своей ревности к строительству, раздосадованный тем, что не может прикончить Моисея, и опасаясь скандала, который бы ему учинила в этом случае строптивая дочка, отдал приказ еще более тяжко придавить работой обитателей Гошена и не жалеть палок для нерадивых; нужно задать им такой урок, чтобы у них потемнело в глазах и все праздные мечты о богослужении в пустыне разом вылетели из их голов. Так все и вышло. День ото дня, покуда длились переговоры Моисея и Аарона с царем египетским, ярмо рабской службы становилось все тяжелее. Так, к примеру, людям перестали выдавать солому для обжига кирпичей, и теперь они сами должны были бродить по жнивью и собирать солому, хотя положенное число кирпичей осталось прежним и нужно было выполнять урок, — в противном же случае палка не уставала гулять по спинам несчастных. Тщетно еврейские старшины и надсмотрщики, поставленные над народом, жаловались властям на непомерно высокие требования. Ответ гласил: «Вас одолела праздность, праздность вас одолела, вот почему вы и вопите: «Хотим уйти отсюда! Хотим принести жертву!» Так добывайте же сами солому и при этом — ни единым кирпичом меньше».

VII

Для Моисея и Аарона это было немалой помехой. Старшины им говорили:

— Ну, дождались! Вот что мы получили, связавшись с вашим богом и полагаясь на высокое родство Моисея! Ничего вы не добились, а только сделали нас ненавистными в глазах фараона и его приставников… Вы вложили им в руку меч, который нас истребит.

На это было трудно ответить, и Моисей провел тягостные часы один на один с Богом тернового куста, упрекая его, и понуждал вспомнить, как он, Моисей, противился, не желая брать на себя его наказа, как он молил послать кого-нибудь другого, только не его: ведь он и говорить-то толком не умеет; Господь же на это ответил: зато-де Аарон красноречив. Верно! Он легко произносит речи, но уж слишком елейные, и разве не ясно, что никогда не следует браться за подобное дело, ежели язык твой неповоротлив и тебе приходится просить кого-то еще высказать за тебя твои мысли. Но Бог утешал и наказывал его из глубины груди его и оттуда вещал в ответ: «Стыдись своего малодушия! Твои жалобы и отговорки — одно жеманство! В сердце своем ты только и мечтал о моем наказе, ибо любовь твоя к народу — любовь ваятеля, и она столь же велика, как моя любовь, ее не отличишь от моей: обе они сливаются в одну. Да, любовь Бога — вот что подвигало тебя на труды, и стыдно отчаиваться при первой же неудаче!»