Закон бутерброда - [75]

– Пожалуйста, ответь, ты должен. Сделай усилие. Тебе больно говорить?

Паника в голосе Клер все нарастала. Он сделал усилие.

– Нет, у меня ничего не болит. Я ничего не вижу. Ни черного, ни белого. Ничего.

Он слышал, как она повторяет:

– Он говорит, что у него ничего не болит. Это случилось внезапно. Он потерял зрение. Десять минут назад. А потом у него сразу закружилась голова. У него уже несколько дней была мигрень.

Кристоф знал, что думает Клер. Разрыв аневризмы. Поэтому и паникует.

Он неподвижно лежал на диване. Ну то есть… ему казалось, что он выглядит лежащим на диване, но на самом деле он не имел ни малейшего представления о том, как он выглядит. Ему не было страшно. Он чувствовал себя чуждым всему. Его все же посетило смутное ощущение тревоги, когда он вытащил телефон и понял, что теперь не сможет им пользоваться. Но он тут же успокоился и убрал его в карман.

Приехала бригада, наверно, скорой помощи. Молодой человек, явно съевший кебаб перед вызовом, быстро осмотрел его и заявил, что лучше отвезти его в больницу и сделать сканирование. Кристофу хотелось сказать, что в этом нет смысла. Что он просто пережил эмоциональное потрясение. Но объясняться в присутствии Клер не мог. Она сходила к соседям снизу, попросила подняться и посидеть с детьми, пока их не будет, а врач уже вел его в машину скорой помощи. Или, во всяком случае, в довольно просторную машину, где стояли носилки, на которые его и уложили. Он надеялся, что Клер где-то здесь, рядом. Но когда она взяла его за руку, ему захотелось ее отдернуть. Ее прикосновение было нестерпимо. Он стиснул зубы и потерял сознание.

Глава десятая

#10

В больнице Кристоф утратил понятие о времени. Ему приходилось вслушиваться в шумы, чтобы представить себе окружающее пространство и конфигурацию людей вокруг, – в озабоченные голоса рядом, в женские крики вдалеке, в звук быстрых шагов, наверно, по коридору. Клер старалась все ему объяснять.

– Сейчас тебя везут на сканер, мы поедем на лифте.

Идти прямо без пространственных ориентиров оказалось невероятно трудно. Все, что он узнавал, – это запах духов и голос Клер:

– Я тебя провожу в туалет, обопрись на меня и садись.

Каждому врачу – а может, она без конца приставала к одному и тому же – она твердила:

– Он работает как вол, он уже не первый месяц гробит здоровье. На работе он испытывает сильнейшее давление. И жалуется на постоянную головную боль.

Она говорила вместо него, и в нем росло ощущение, что он исчез, превратился всего лишь в атом окружающего воздуха. Ощущение отчасти даже приятное. И хотя временами ему хотелось, чтобы она ушла, ее голос был единственной привычной соломинкой, за которую можно было уцепиться.

Сканирование, как он и подозревал, не показало ровно ничего. Теперь врач мог успокоить Клер: разрыв аневризмы исключен. В разговорах все время повторялся термин burnout, выгорание. Но в его голове вертелась одна-единственная фраза: любовь ослепляет. Старый дурацкий афоризм, но Кристоф не сомневался, что в нем – ключ ко всему, что с ним происходит. Он отказался смотреть в лицо реальности – прежде чем вернуться домой и готовить спагетти болоньезе, Клер трахалась с другим; он отверг все очевидные приметы – когда он поцеловал ее в макушку, по ее телу пробежала дрожь, но дрожь чего? Отвращения, которое он ей внушал? Или страха, что он почувствует чужой запах на ее коже? Ему хотелось еще раз перечитать эсэмэски. Проверить то, что он увидел. Понять, с какого времени это продолжается. И с кем. Ни один мужчина из окружения Клер не вызывал в нем особой ревности. Но наверно, он был невнимателен. Его погруженный в небытие мозг работал в полную силу. Он хотел видеть Клер, бросить ей в лицо ее ложь, заорать на нее, схватить за плечи, чтобы прочесть правду в ее глазах. Но не мог. Он превратился в ничто.

Его оставили на ночь в больнице, и он настоял, чтобы Клер ночевала дома: надо успокоить детей, они наверняка в некотором шоке. Оставшись наконец один, в незнакомой постели, он хотел еще подумать, но провалился в сон. Теперь никакой свет ему не помеха. Он проспал как сурок до утра, до той минуты, когда в палату вошла медсестра с завтраком. Спросить у нее, который час, он забыл, и после ее ухода убедился, что никакой другой возможности это выяснить у него нет; разве что позвать звонком другую медсестру. Растянувшись на кровати, он в конце концов дождался появления еще одного врача, сообщившего, что сейчас десять часов. Это был психиатр, судя по голосу, молодой. Может, интерн по психиатрии? Интересно, есть такое? С тех пор как Кристоф потерял зрение, его жизнь превратилась в череду анекдотических вопросов без ответа. Какая погода на улице, который теперь час, как он сам выглядит, в каком помещении находится. Все утро он пытался угадать, есть ли в палате кто-нибудь, кроме него. Может, рядом лежит другой больной? Но если так, то сосед, наверно, в глубокой коме.

Голос у молодого психиатра был приятный, а за разговором он перелистывал какие-то страницы. Наверно, карту Кристофа, но с равным успехом это мог быть и спортивный журнал, на слух не различишь. От этой мысли Кристоф развеселился.