Заколоченное окно - [23]

Она машинально взяла письмо, пробежала его глазами, краснея все гуще и гуще, потом, взглянув на меня с улыбкой, сказала:

— Очень вам благодарна, хотя, право же, не стоило трудиться. — Вдруг она вздрогнула и изменилась в лице. — Это пятно, — сказала она, — это… это же не…

— Сударыня, — сказал я, — простите меня, но это кровь самого верного и храброго сердца, какое когда-либо билось.

Она поспешно бросила письмо в пылающий камин.

— Брр! Совершенно не переношу вида крови, — сказала она. — Как он погиб?

Я невольно вскочил, чтобы спасти этот клочок бумаги, священный даже для меня, и теперь стоял за ее стулом. Задавая этот вопрос, она повернула голову и слегка закинула ее. Отсвет горящего письма отражался в ее глазах, бросая ей на щеку блик такой же алый, как то пятно на странице. Я в жизни не видел ничего прекраснее этого отвратительного создания.

— Его укусила змея, — ответил я ей.

Сражение в ущелье Коултера

— Как вы думаете, полковник, захочет ли ваш храбрый Коултер поставить здесь одну из своих пушек? — спросил генерал.

Он, по-видимому, говорил это не вполне серьезно; ясно было, что ни один артиллерист, пусть даже самый храбрый, не захотел бы поставить в этом месте свою пушку. Полковник решил, что в словах командира дивизии заключен, по всей вероятности, добродушный намек на их недавний разговор, в котором уж слишком превозносилась храбрость капитана Коултера.

— Генерал, — с горячностью ответил он, — Коултер готов поставить свою пушку где угодно, хотя бы даже под носом у этой публики. — И полковник указал в сторону неприятеля.

— Это самое подходящее место, — заметил генерал. Стало быть, он вовсе не шутил.

Место это представляло собою впадину, ущелье в остроконечном горном хребте. Здесь проходила дорога. Извилистая крутая тропа пробиралась вверх к перевалу через редкий лесок, а оттуда уже более пологий спуск вел прямо в расположение противника. На две мили вправо и влево от ущелья, укрываясь за горной цепью, лепилась к отвесным склонам пехота северян, точно придавленная к ним воздушной струей. Но сюда артиллерия не могла добраться. Единственным местом для огневой позиции было дно ущелья, однако оно было настолько узким, что его почти все целиком занимало полотно дороги. Этот участок находился под контролем двух батарей южан, расположенных чуть пониже, за ручьем, в полумиле от горного хребта Все их орудия, за исключением одного, укрывали деревья фруктового сада. Одна пушка — и это казалось дерзким вызовом — стояла перед довольно величественным особняком, домом плантатора. Выставленное напоказ орудие находилось в относительной безопасности, но только потому, что пехоте федеральной армии было запрещено стрелять. В этот чудесный летний день ущелье Коултера, как его потом назвали, отнюдь не являлось той позицией, на которой артиллерист «захотел бы поставить свою пушку».

Несколько убитых лошадей валялось на дороге; несколько убитых солдат были уложены рядом на обочине и чуть подальше, у подножья горы. Один из убитых был интендантом, остальные — кавалеристами из авангарда северян. Генерал, командовавший дивизией, и полковник, командовавший бригадой, со своими штабами и свитой верхом въехали в ущелье, чтобы взглянуть на вражеские орудия, которые незамедлительно скрылись за густыми клубами дыма. Вряд ли имело смысл интересоваться орудиями, обладавшими свойством каракатицы, и потому осмотр длился недолго. По окончании осмотра, на обратном пути, и произошел разговор, частично уже изложенный в начале повествования.

— Это единственная позиция, с которой мы можем их атаковать, — задумчиво повторил генерал.

Полковник серьезно взглянул на него.

— Здесь есть место только для одного орудия, генерал. Одного — против двенадцати.

— Совершенно верно. Здесь придется ставить по одному орудию, — ответил командир дивизии, и на лице его промелькнуло некое подобие улыбки. Впрочем, ваш храбрый Коултер один стоит целой батареи.

Это было сказано уже явно ироническим тоном.

Полковник почувствовал досаду, но не нашелся, что ответить. Дух военной субординации не допускает ни резкого ответа, ни даже простого возражения. В это время на дороге появился молодой артиллерийский офицер, который ехал верхом к ущелью в сопровождении своего горниста. Это был капитан Коултер. На вид ему было не больше двадцати трех лет. Он был среднего роста, очень худощав и гибок. В его манере держаться на лошади было что-то сугубо штатское. Лицо капитана представляло разительный контраст с лицами окружающих — тонкое, с орлиным носом, серыми глазами и белокурыми усами. Его длинные, слегка спутанные волосы были такими же светлыми, как усы. Костюм его отличался явной небрежностью. Козырек потрепанной фуражки был чуть сдвинут набок, из-под мундира, застегнутого лишь у портупеи, виднелась рубашка, относительно чистая, если принять во внимание условия походной жизни. Но небрежность была только в его одежде и осанке; лицо, напротив, выражало напряженный интерес ко всему окружающему. Взгляд его серых глаз время от времени, точно луч прожектора, скользивший по окрестностям, был большей частью устремлен на небосвод по другую сторону ущелья. Только небо он и мог видеть в том направлении, пока не добрался до верхней части дороги. Приблизившись к дивизионному и бригадному командирам, он машинально отдал честь и хотел было проехать мимо. Но тут полковник, повинуясь внезапному побуждению, жестом приказал ему остановиться.