Заколдованная земля - [10]

Дядюшка Алексей встретил меня сердечно; он, действительно, любил меня, как отец. Но его идеи чересчур занимали его, и случалось часто, что забывал о моем существовании.

Сначала я бродила по окрестностям; сидела за чтением под старыми яблонями, но, наконец, меня одолела скука. Во мне стал пробуждаться интерес к загадочной работе в таинственном сарае. Дядя со мною о ней никогда не говорил ни слова. На прямой мой вопрос о ней он ответил ученой лекцией о механических воздушных машинах и о новых успехах в области усовершенствования моторов, и снова погрузился в свои чертежи и математические выкладки.

А вскоре после этого политические перевороты и бури зашумели над нашей страной; гроза дошла и до нас. С заслуживающей доверия стороны дядя получил предупреждение. Дело шло, как я догадываюсь, о каком-то политическом заговоре Реньщакова. Последние годы дядя жил с ним в интимной дружбе, не догадываясь, тем не менее, о всех его замыслах. Реньщаков, правда, умер, но дядя был здесь, а достаточно было и того, что он когда-то поддерживал отношения с революционером.

Время было страшно опасное, и дядя проснулся от своей мрачной замкнутости. Той же ночью два его помощника упаковали отдельные части машин и аппаратов в ящики, которые дядя и отправил. А на другой день, в дождливое утро, оставили мы дачу и счастливо переправились через границу.

Я была уже слишком привычна к дядюшкиным странностям, но в тот раз я испугалась. Ведь он вез меня в новый край, далеко-далеко, а я до сих пор еще не знала — куда. Ехали мы в Кёнигсберг, потом Гамбург, затем Бремен. Здесь, в старом унылом отеле, ждали мы четырнадцать дней.

Но вот дядя получил письмо. Читал он его вечером, при свете лампы. Высоко вспыхивало пламя в камине. Дядя Алексей прочитал, и когда отложил письмо в сторону, весело потер руки.

— Все идет превосходно, Наденька! — сказал он. — Выедем отсюда на этой неделе.

— Куда? — утомленно спросила я.

— В С.-Джонс.

— В Америку?

— В Америку.

Дядя заботливо сжег письмо в камине. В конце недели мы были в открытом море. Вы знаете С.-Джонс на Ньюфаундленде? Ужасное место! До сих пор я еще чувствую отвратительный запах трески и сельдей.

Дядя Алексей нанял там старый брошенный дом за городом. Вскоре он снова погрузился в свои работы. Обо мне он забыл совершенно. Представьте себе, господа, какое это было для меня убийственное положение. Но я понемногу привыкла. Я становилась чудачкой и отшельницей, вроде дядюшки. Целыми днями я сидела за книгами, и это предохраняло меня от меланхолии. Дядюшку несколько раз навещал какой-то незнакомый человек, мрачного вида с пронизывающими глазами. Я видела его только мельком. Визит его затягивался часто на целую ночь. И утром, когда горизонт уже начинал светлеть, огонь еще светился в дядюшкиной комнате.

В это уже время со страхом я заметила у дяди первые признаки душевной болезни. Он часто уходил из дома и бродил, не знаю где, иногда дня по три, возвращаясь домой голодным, усталым. А потом шли снова дни, полные ясного ума, энергии, бодрости.

Помнятся мне два события, которые его страшно встревожили. Первое — еще во время моего детства — день отлета шара Андрэ со Шпицбергена, и здесь, в С.-Джонсе — пришедшая весть о готовящейся экспедиции Вельмана.

Дядю охватило болезненное возбуждение. Тогда-то именно и был принят им таинственный визитер, и из дядиной комнаты слышались рассерженные голоса. Кто-то там кричал и доказывал повышенным голосом. Дядя отвечал с раздражением, и его гнев возростал. Потом стукнули двери, и дядя вылетел вон. Вернулся он на этот раз лишь на четвертые сутки. Но в каком виде! Он притащился, как тень. Когда же отдохнул, то был спокоен, как никогда прежде. Он долго и нежно говорил со мною. С горечью он упрекал себя за то, что так безрассудно таскает меня по свету. Что следовало бы для меня устроить спокойное пребывание в каком-нибудь французском пансионе.

Наконец, он сказал, что его работы окончены и что он уезжает. Он безусловно не может решиться снова брать меня с собой. Я обняла его со слезами, так как его состояние возбуждало во мне большие опасения. Моею обязанностью и моим твердым решением было ни в коем случае не отпускать его одного.

Он долго противился этому. Но я не уступала. Кто бы стал смотреть за ним? Кто стал бы охранять его от разных сумасбродств?

Итак, судно «Kite», отходившее на охоту за тюленями в залив Мелльвиль, доставило нас обоих в Упернивик. Это было осенью прошлого года. Начальник поселка был очень любезен. Вдобавок, дядюшка имел какую-то бумагу от датских властей.

Жила я у пастора Снеджа. Пасторша — наилучшая женщина на этом берегу Гренландии. Я ей очень благодарна.

Не откладывая дела в дальний ящик, дядюшка взялся за работу. Он велел выстроить сзади, за церковкой, деревянный ангар из тех материалов, которые привезло судно с С.-Джонса вместе с несколькими объемистыми ящиками. Я начинала кое о чем догадываться.

У меня снова появилась тяжелая забота о дяде. Я допытывалась осторожно. Но все попытки были напрасны. Я порешила бодрствовать с удвоенным вниманием.

Помешать ему силой или передать его в руки врачей я не решалась. Я понимаю, что это отчасти было слабостью, но я хорошо знала, что подобное вмешательство вызвало бы у него моментальную психическую катастрофу.