Заколдованная страна - [28]

– … Да в том-то вся и штука, что Октябрьская революция не могла во всем свете произойти, только у нас в России с ее бедламом и пожарно-романтическими настроениями. Эта революция нам, так сказать, неудобь-родная, вроде тещи или жены, и поэтому в манифесте мы обязаны ей дать положительную оценку! Раз она свершилась, то, значит, это было угодно богу! Вот вам, между прочим, практический христиан-коммунизм, который необходимо зафиксировать в итоговом документе, а то наши политические оппоненты, действительно, скажут, что христиан-коммунизм это гибрид кролика и удава…

Оценщик в одиночку выпил свой спирт, хорошо крякнул и предложил:

– А давайте я с соседом буду коммунистическое крыло, товарищ… – далее непосредственно мне: – Как вас зовут-то, дорогой вы мой человек?

– Вячеслав Алексеевич, – сказал я.

– Вячеслав Алексеевич будет христианское крыло, а милые дамы – центр.

– Это еще зачем? – как-то вяло спросила Вера.

– Затем, чтобы уже не оставалось никаких сомнений насчет, образно говоря, кролика и удава. Кролик – отдельно, удав – отдельно.

– Вы бы лучше подумали о том, – вступил Тараканий Бог, – как мы будем на практике реализовывать нашу политическую платформу. Ибо сказано: «Вера без дел мертва».

– А очень просто! – то ли ехидно, то ли искренне объяснил Оценщик. – Утром – церковь, вечером – партсобрание…

– Какие тут могут быть шутки, – с возмущением сказал Тараканий Бог, – когда мы с вами уже повязаны, когда мы уже наговорили минимум на шесть лет усиленного режима?!

– Действительно, – согласился я, – надо как-то и практическую плоскость обмозговать.

– Ну вот! – сокрушенно сказала Ольга. – То вы твердите, что мы будем исключительно верить, а то опять намекаете на топор!…

– Кстати о топорах, – заметил Оценщик и навел на Ольгу свои мертвенные глаза. – Что-то супруга вашего не слыхать?

Ольга пожала плечами и предположила, как говорится, от фонаря:

– Не исключено, что он притомился и прикорнул.

– Дай-то бог, – с надеждой произнес я. – А то ведь пора потихонечку расходиться.

– Вы как хотите, – заговорила вдруг Вера с неженским металлом в голосе, – а я пошла сдаваться в компетентные органы. Все-таки родное государство как-никак, пакостное, но родное, а я против него выступаю исподтишка…

– Я тебе сдамся! – сказал Оценщик и показал Вере кулак, точно вылепленный из воска.

После этого мы сразу и разошлись. Когда Ольга со всеми предосторожностями открыла входную дверь, мы увидели хрупкого мужичка, который лежал у порога, упершись головой в стенку и обнявшись, как с младенцем, с аккуратно заточенным топором. Мы по очереди сторожко перешагнули через него, но выпитый спирт дал-таки себя знать, и, едва спустившись пролетом ниже, мы обнялись и затянули на разные голоса:

Назови мне такую обитель,

Я такого угла не видал,

Где бы сеятель твой и хранитель,

Где бы русский мужик не стонал?

Стонет он по полям, по дорогам,

Стонет он по тюрьмам, по острогам,

В рудниках на железной цепи;

Стонет он под овином, под стогом,

Под телегой, ночуя в степи;

Стонет в собственном бедном домишке,

Свету божьего солнца не рад;

Стонет в каждом глухом городишке,

У подъездов судов и палат.

Выдь на Волгу: чей стон раздается

Над великою русской рекой?

Этот стон у нас песней зовется –

ну и так далее, до конца.