Заключительный период - [49]

На редкость обыкновенные слова. Держать речи наш начальник не мастер. Да и трудно сказать что-нибудь особенное тем, с кем работаешь бок о бок столько времени. Все те же, не раз всеми слышанные слова. О том, что работа, мол, кончена и все трудились, так сказать, хорошо («Почему «так сказать» — совершенно неясно», — отмечает про себя Зубов). И он, начальник, от имени, так сказать, всей организации, поздравляет… Ну, и так далее… Огромные усилия приходится прилагать начальнику, уныло бредущему среди бесчисленных «так сказать»… Печальное зрелище.

— Почему это люди делать умеют все (это Зубов шепчет на ухо Феде), а высказать, что они хотят, не умеют, а, Федя?

Федя шепчет ему в ответ:

— Ты сам помозгуй — почему.

Зубов плечами пожимает. Мозговал, мол, да не под силу. А Федя пьяной хрипотцой:

— А потому, что у болтуна вся сила в языке, на работу же он слаб, а у работяги руки крепкие, а язык неповоротлив.

— Ну, это, Федя, как у кого. Про тебя этого не скажешь.

Начальник меж тем домучивал остаток своей речи. Был он в подобные минуты противен сам себе, потому что не то говорил, что хотел, и не теми словами. Вот и сейчас упомянул он Крюкова, и было у начальника желание сказать ему что-то простое, человечное, очень важное. И это простое и человечное уже появилось в его мозгу — и он уже открыл рот… и сказал, что товарищ Крюков так же успешно выполнял план работ… и способствовал… так сказать… в равной мере, несмотря на… вернее, благодаря тому, а потому в одной шеренге… В этом месте начальник понял, что больше он не произнесет ни единого слова…

— Выпьем! — сказал он. — И пусть все будут здоровы и счастливы!

И он поднял свой стакан. Потом посмотрел на него. Поморщился, задержал дыхание и выпил, а все последовали его примеру.

Английского, кроме Зубова, не знал никто, а передавали английскую песню. Зубов с завистью слушал, как небрежно Веденеев переводил Марине текст, наполовину выдумывая его.

— «В прекрасной стране остров. Там тепло, пальмы тихо (склоняют, что ли) головы под каким-то там ветром. На этом острове девушка, память о которой в моем сердце. Я сказал ей: люблю тебя. И она попросила: милый, повтори мне еще раз эти волшебные слова. Я хочу их слышать все время. Поэтому говори снова и снова, что ты любишь меня. Снова и снова…»

Как ни странно, кое-что в переводе совпадало с оригиналом. Веденеев смотрел на Марину. Приемник пел, подмаргивая зеленым глазком-индикатором.

Зубов сидел у приемника и с трудом удерживался от желания трахнуть кулаком по зеленому глазку. Он вообще не выносил фамильярности, а в нетрезвом виде — и подавно. Во всем остальном он был настроен вполне миролюбиво, даже размягченно. Выпитый спирт уже делал свое дело. Через полчаса Зубов с непривычки окончательно размяк, в голове у него возник нестройный шум, в ногах появилась приятная слабость, на сердце — нетвердый покой, подсказавший ему утешительный взгляд на происходящее: плевать на все. Кроме того, что-то произошло с его стальной волей, которую он пытался сделать такой на протяжении всей своей сознательной жизни.

Зубову от всего от этого стало жаль себя. Очень жаль. За столом продолжалось общее веселье, а он сидел у старого-престарого термогенераторного приемника, который начальник никак не соглашался заменить на транзистор. За спиной противно шаркали ноги — это Веденеев без конца танцевал с Мариной. Может быть, поэтому Зубову было так грустно.

«Ладно, — думал он, — ну и пусть». Дальше этого он почему-то долго не мог уйти. Бесконечное «ну и пусть» приобретало всеохватывающее значение. Потом появилось главное: «Ну и пусть ей на меня плевать. Но ведь я-то ее люблю! Так люблю, что живи она на каком-нибудь дурацком острове, все равно добрался бы до нее. И говорил, повторял бы: я тебя люблю! Конечно, не только эти слова… Но она рядом, не на острове, а сказать ей невозможно. Неужели же она не видит, ничего не чувствует?»

Нет, ничего она не видит. А где же знаменитое женское чутье, где хваленая интуиция? Почему, как только дело доходит до Зубова и его чувств, у людей начинает отказывать интуиция? А… может, она и не отказывает? При этой мысли Зубов начал застывать. Озноб его ударил… Да, да, верно, можно найти другое объяснение: интуиция у Марины работает. Может, интуиция подсказывает Марине: кажется, Зубов, этот на редкость неприглядный субъект, влюбился в тебя… В такую прекрасную, нежную девушку, как ты… Подсказывает, предположим, а что толку! Девушке важно не то, что кто-то ее любит, а то, любит ли кого-нибудь она сама. Вот что важнее всего. Шарк, шарк, шарк… Ритмично шаркают ноги за спиной у Зубова. «Щека к щеке» — так называется песня, которую поет Беллафонте, Гарри Беллафонте, знаменитый негритянский певец. «Cheek to Cheek!» — щека к щеке. Именно так, наверное, и танцуют у него за спиной Юрка с Мариной — щека к щеке. А он, Зубов, не обернется, нет…

От жалости к себе у Зубова на глазах слезы. Не обернусь. Не любит. И понятно — ну как его любить? Он, Зубов, и сам себе противен. И выпил-то совсем немного, а раскис. Вон Женя Шатько, начальник партии и Федя до сих пор пьют… Эх, шляпа! Так тебе, Зубов, и надо! Поделом.