Заключительный период - [31]

Под вышкой для прыжков за зеленоватой шторой стоит странное сооружение из трех ступенек. Пьедестал почета — вот наша ближайшая цель, и каждый день приближает нас к моменту, когда ширма будет убрана, — вперед и вперед. Пролетают часы тренировок, пролетают дни — а может быть, это годы пролетают, что-то не различить события, все объединено зеленовато-синим прямоугольником, все слилось — пять лет, пятнадцать… когда они стали просто плавать, когда они успели изучить все стили: вольный стиль — он когда-то еще назывался кролем, — вольный стиль, и брасс, и баттерфляй, который после был вытеснен дельфином, — кажется, это было в каком-то другом мире, нет, кажется, что и не могло, и не было даже возможности предположить существование иного мира, в котором не было бы: тяни, тяни носки, вдох — выдох, усиливай проводку руки, на гребке не поднимай плечи, пятки, пятки разводи: р-раз — и выдох, р-раз — и толчок, скользить надо, больше наплыв, не суетись, вы должны быть в воде естественны, как рыба, — вы видели, чтобы рыба суетилась, — вот, вот так… и потом — со следующей недели вам придется ходить на тренировки каждый день.

Каждый… Но только так можно тронуться с места, только так можно подойти вплотную к предмету за зеленой ширмой. Вся жизнь состоит из ступенек, всю жизнь ты их преодолеваешь — все равно, поднимаешься ты или спускаешься, просто в последнем случае усилий требуется много меньше, и все занимает совсем немного времени. Зато поднимаясь…

Ступеньки назывались разрядами, настольной книгой была «Единая всесоюзная спортивная классификация», раздел — плаванье, стр. 141 — третий разряд, второй, первый. Маршрут его жизни на долгие годы был определен несколькими столбами, которые только темнели от времени, не меняясь: из школы — домой, чтобы наспех прожевать бутерброды, заботливо положенные на тарелку с голубыми цветами, выпить кофе или чай из термоса — и бегом, бегом в бассейн, благо он совсем рядом, при бане. Быстро раздеться, закрыть шкафчик, обклеенный с внутренней стороны фотографиями чемпионов с ослепительными улыбками, которые снились ему по ночам, — в тех случаях, когда ему вообще что-то снилось, — и в зал; разминка, массаж, немного гимнастики; душ — горячие струи барабанят по коже, гомон и смех, голоса уже теряют свою альтовую чистоту, но и он меняется тоже, а потому не замечает изменений, а остальное не меняется — влажный белый кафель, звук воды, барабанящей по твоей коже, — та-та-та-та. Свисток: теперь надо поскорее выскочить из клубов пара, натянуть трусики — и в узкий переход с черной доской на стене. На доске написано мелом: «Сегодня температура воздуха в бассейне 26 градусов, температура воды — 25». «Объявляю состав команды, выезжающий на соревнования…» И снова оно тут как тут, это чувство, вызывающее восторг и сжимающее сердце, — гладкий зеленовато-синий прямоугольник, которому суждено быть разбитым на множество зеркальных обломков. «Приготовиться участникам седьмого заплыва… на старт…»

По команде «на старт» главное — не суетиться. Надо не торопясь снять халат, чуть-чуть подвигаться, разминая в последний раз мышцы, может быть слегка помахать руками или похлопать себя по плечам, не торопясь стать на бортик, оттуда — на стартовую тумбу, на шершавый, влажный от брызг бетон. Вспомни — кромка стартовой тумбы должна приходиться как раз по пальцам. Ноги расставь — но не слишком, только чтоб было удобно, — и присядь. Нет, не присесть даже следовало, а лишь чуть согнуть ноги в коленях, ноги должны быть напружинены, чтобы прыжок произошел сразу после выстрела, никаких раскачиваний, руки, сейчас опущенные и отведенные назад, резко пойдут вперед, в то время как ноги с мощью лопнувшей пружины толкнут вперед все тело. Угол входа должен быть оптимальным — не слишком тупым, чтобы не уйти глубоко под воду, но и не слишком острым — иначе просто плюхнешься на воду плашмя — стоит только вспомнить об этом, так и через двадцать лет заболит живот. Любая ошибка губительна, когда ты соревнуешься со временем — время не ждет никого, оно уходит, секундная стрелка резво бежит по кругу, — а дальше уже твое дело, можешь даже остаться на стартовой тумбе и не прыгать вовсе.

Все это — и отбитый живот, и оптимальный угол входа — предстояло каждому узнать на практике, и кто не выдерживал, тот уходил — таких было много больше, чем тех, кто остался. Но он — остался, и много раз пришлось ему становиться на шершавый и влажный от брызг бетон тумбы, чтобы научиться входить в воду под оптимальным углом; ему пришлось это проделывать сотни и сотни раз — сначала в лягушатнике, потом в бассейне при бане; шершавая влажность бетона мерещилась ему даже по ночам — такова была плата за подъем еще на одну маленькую ступеньку, которая в этом случае называлась «оптимальный угол».

Да, не сразу он понял, что платить приходится за все — за оптимальный угол, за правильный поворот, за то, что секундная стрелка успевает пробегать все меньше и меньше. За все приходится платить — и так всю жизнь, жаль только, что понимаешь это не сразу, а то, может быть, и подумал бы — стоит ли овчинка выделки. Овчинкой тут были и ступеньки, которые некогда скрывались за зеленой ширмой, и призы, и красивые глянцевитые прямоугольники дипломов с большими печатями, и строчки, набранные в типографии. Платить же приходилось книгами, которых не успел прочитать, плохими отметками в школе, косыми взглядами твоих недавних друзей, после того как ты пришел в класс с новеньким значком; платить приходилось и материнскими слезами, — и это уже точно была непомерная плата за место на ступеньке, даже если бы предоставилась возможность не слезать с нее до конца дней своих. Но и это понимаешь слишком поздно: разве можно понять это, когда кривая твоих успехов ползет и ползет вверх, пусть даже в последнее время ее подъем не так крут, как тебе того хотелось, все равно кривая поднимается, ты движешься вперед — разве не для этого ты влезаешь в долги перед самим собой? — в долги, за которые ты затем будешь расплачиваться очень долго. Итак, все повторяется и повторяется: школа — раздевалка — гимнастический зал — душ — температура воды в бассейне… влажный бетон стартовой тумбы, брызги — та-та-та, та-та-та, за тобой тянется пенистая дорожка, скорость растет и растет, наливаются мышцы, грудная клетка становится все шире и шире, ты тренируешься уже не семь дней в неделю, а восемь, потом девять и наконец десять. Но секундная стрелка требует от тебя какой-то иной платы, она не обращает внимания на арифметику твоих усилий, ей наплевать на арифметику. Чего же ей надо? Неизвестно. Зато становится очевидным иное: кривая остановилась. Еще некоторое время как бы по инерции она ползла вверх, вяло изгибаясь, а затем застыла и превратилась из кривой в прямую. Нет, она не падала, простая справедливость не дала бы ей сделать это, но и вверх она не желала идти, а ведь кто не движется вперед, кто стоит на месте, тот отстает — с каждым мгновеньем. Секундная стрелка, может быть, знала причину, а может быть, и нет — но он не знал причин точно. У стрелки, однако, было то преимущество, что ей не приходилось ничего объяснять — ни себе, ни другим. Она молча пробегала круг с четвертью — всегда круг с четвертью — и замирала, а на вопрос «что случилось?» — отвечать надо тебе самому.