Заключительный аккорд - [12]

И только две истории, имевшие прямое отношение к капитану, до сих пор не были решены до конца и потому не давали ему покоя. До сих пор жив обер-лейтенант Хельгерт, который знает, что он, Альтдерфер, застрелил раненого русского; помимо этого, Хельгерт прекрасно знает, что Железный крест первого класса он, Альтдерфер, получил за героический поступок, который совершил не он, а совсем другой человек. Все попытки Альтдерфера разделаться с обер-лейтенантом и навсегда устранить его окончились неудачей. Хельгерта Альтдерфер никак не считал пескарём. Это был опасный противник.

В бессонные ночи Альтдерферу не давали покоя навязчивые видения. Чаще всех к нему являлся начальник штаба его бывшей батареи лейтенант Хиприх Тиль. Альтдерферу чудилось, что Тиль говорит ему: «Это вы, господин капитан, послали обер-лейтенанта Эйзельта на верную смерть… Вы! Если бы не вы, он остался бы в живых!.. Это вы, господин капитан, приказали мне бросить тяжело раненного вахтмайстера Рорбека… Вы! Вы убийца, господин капитан, так как всё время думали и заботились лишь о собственной шкуре, а не о своих подчинённых…»

Потом прозвучали два злополучных выстрела. Тилю удалось уйти живым, и теперь его уже не достанешь. Альтдерфер вытер пот, выступивший на лбу. Тиль тоже не пескарь, это крупная рыбина.

«Однако сейчас этот Генгенбах находится в моих руках, — думал Альтдерфер. — Ему удалось выбраться живым из котла под Житомиром, удалось ускользнуть от англичан во время их высадки на французском побережье, удалось уцелеть во время танковой битвы, удалось выкарабкаться из фалезского котла…»

Второй вариант мести Генгенбаху, вынашиваемый Альтдерфером, уже не нравился Алоизу. Он решил подать на имя командира дивизии официальный рапорт, в котором должен обвинить обер-лейтенанта в преднамеренном убийстве. Тот факт, что на фронте в России Генгенбах служил на батарее Хельгерта, а в Нормандии был ближайшим другом Тиля, сам по себе является серьёзным обвинением. Только когда будет уничтожен Генгенбах, Альтдерфер сможет чувствовать себя в безопасности.

Поразмыслив над всем этим, капитан Алоиз Альтдерфер позвонил по телефону подполковнику Кисингену и сообщил ему, что направляет командиру дивизии рапорт, содержащий обвинение против обер-лейтенанта Генгенбаха в преднамеренном убийстве. Одновременно капитан попросил Кисингена принять меры, чтобы подозреваемый не сбежал.

Глава третья

Спустились сумерки. Передний край Западного вала совсем не просматривался: мешали полумрак и высоченные ели. Человек, не знающий точного местонахождения доса, натыкался на него в самый последний момент.

Майор Брам, пока было светло, долго и внимательно рассматривал лежащую перед ним местность, стараясь заметить происшедшие на ней изменения. Сегодня пошёл десятый день с того времени, как его полк захватил это позиции. Недавно сформированная на территории Венгрии народно-гренадерская дивизия по частям прибывала на фронт.

Крутые ступеньки лестницы, которая вела к штабному бункеру, обледенели и были скользкими, хотя их и посыпали песком. Рядом, на самой опушке леса, находился бункер, в котором размещался коммутатор.

У майора имелось два ящика африканского пива, которое удалось реквизировать у одного из интендантов. Этот интендант, не устояв перед майором, на груди которого красовался Рыцарский крест с мечами и дубовыми листьями, отдал ему пиво, уменьшив на это количество поставку так хорошо утолявшего жажду напитка войскам, воюющим в африканской пустыне. Такое ценное приобретение сразу же улучшило настроение майора, и он пребывал в нём вот уже часа два. На переднем крае ничего не случилось. Начальник, штаба капитан Найдхард находился на КП полка. Он играл в скат с новым водителем майора, обер-лейтенантом Клювермантелем, нисколько не уступающем капитану в игре, и денщиком Нолленом, который тоже был парень не промах.

— Кто сдаёт? — высоким голосом спросил, Брам.

— Я, — ответил Ноллен.

Майор присоединился к ним и, сделав удачный ход, с усмешкой проговорил:

— Никогда не нужно опускать руки. В декабре сорок первого года в бою под Ленинградом я однажды оказался отрезанным от своих, а вместе со мной — семеро солдат из роты. Снегу навалило в человеческий рост, мороз градусов под тридцать, но я не унывал. Решил, что ночью мы во что бы то ни стало должны прорваться к своим. Стали прорываться, а наши от страха подумали, что это русские, и встретили нас таким огнём, что пятерых моих солдат уложили навсегда. «Эй вы! — заорал я во всё горло. — Может, перестанете по своим палить?» Короче говоря, оставшимся, а осталось нас трое, удалось попасть к своим. Был я тогда одним из первых лейтенантов, которые удостоились награждения Рыцарским крестом.

Клювермантель и Ноллен одобряюще закивали, продолжая дуться в карты.

— Восемнадцать.

— Хорошо.

— Двадцать.

— Идёт.

— Два.

— Моя игра.

— Четыре.

— Я начинаю.

— Двадцать семь.

— Играй ты.

Клювермантель проиграл, по попытался отыграться, увеличив свою ставку, однако снова потерпел неудачу.

— Иногда на удивление не везёт… — заметил майор и наигранно засмеялся, перетасовывая карты. — И вот с Рыцарским крестом на груди приехал я домой в поощрительный отпуск. Моя невеста Агнес безумно рада. Родители бегают по селу, хвастаются: пусть все знают, что их сын, бравый лейтенант Брам, герой, награждён Рыцарским крестом и сейчас приехал в отпуск. Представляете, как выглядит долина Мозеля весною? Виноградари по такому случаю не поскупились на самое доброе вино. Ну и пили же мы тогда — день и ночь! Настал предпоследний вечер моего отпуска. Отец устроил для своего сына пир горой, вернее говоря, не столько ради сына, сколько ради его Рыцарского креста. Пригласили друзей. И Агнес, разумеется. Она уже считала часы до моего отъезда на фронт. Мне, откровенно говоря, уже до чёртиков надоела вся эта гражданская суета. Хотелось поскорее попасть к своим пулемётчикам, которые ежечасно глядят смерти в глаза. Мне не терпелось поскорее вернуться в заснеженную Россию, увидеть перед собой на горизонте зажатый в кольце блокады Ленинград. «Выпусти меня на минутку отсюда, — попросил я Агнес. — Мне хочется подышать свежим воздухом». Я встал и, выйдя на улицу, пошёл к блестящему серебром Мозелю. — Майор посмотрел на стакан с пивом и отодвинул его в сторону. — И вдруг завыли сирены, возвещая о том, что летят вражеские бомбардировщики. Со страшным свистом на землю полетели бомбы. Чёрт его знает, кому они предназначались на самом деле, но упали они на наше село… — Майор положил карты на массивный стол и, достав платок, вытер лоб. — Я как угорелый помчался домой, чувствуя, как мой Рыцарский крест бьётся у меня на шее. Прибегаю и вижу: на месте нашего дома — груда развалин.