Заключенный на воле - [2]

Перешептывание зевак напомнило Лэннету перепуганных птиц, забившихся в кусты и дожидающихся, пока над ними не перестанет кружить стая ястребов. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Вот уже несколько недель весь Коллегиум бурлил и ходил ходуном. По городу упорно бродили слухи, гласящие, что мятежные части Стрелков непременно попытаются отбить любимого командира. И потому все предпочитали держаться на безопасном расстоянии от Лэннета — так, на всякий случай.

Сам Лэннет лучше всех осознавал беспросветный идиотизм этих слухов. Да, когда-то Стрелки действительно любили его. Ключевое слово — «когда-то».

С того момента, как Лэннет вернулся с Паро на Атик и оказался под арестом, у него было достаточно времени, чтобы обдумать ситуацию. Поначалу капитан бесился, протестовал, возмущался, но вскоре успокоился и принялся упорно и кропотливо трудиться над восстановлением своего доброго имени. Он приучил себя воспринимать все происходящее как бой — что вполне соответствовало действительности. А в бою все эмоции следовало держать под жесточайшим контролем — иначе они легко превращались из помощника в злейшего врага. Пехотинцы быстро узнают на своей шкуре, что красивые движения и эффектные позы срывают аплодисменты, но настоящую работу выполняют мышцы и кровь. И Лэннет ринулся в схватку. Но к концу второй недели пребывания под арестом в главных казармах Стрелков капитан в конце концов вынужден был признать, что положение его отчаянное.

Единственными друзьями Лэннета были люди, видевшие на Паро то же самое, что и он, и сумевшие выжить. И всем им, включая Нэн Бахальт — женщину, которую он любил, — дали понять, что еще один шаг, и они вместе с их драгоценным капитаном Лэннетом подпадут под обвинение в измене. Они не отступили. Они продолжали защищать своего друга. Но все было без толку. Могущественных особ, выдвинувших обвинение против Лэннета, мало интересовали обычные люди. Равно как и обычная правда. Что эти нижние чины могут знать о галактической политике? Что же касается этой Бахальт — ну да, конечно, она доктор и одна из жриц Люмина, но она чистокровка, да к тому же еще и чернокожая.

Нэн не принадлежала к тем раскритикованным семействам, которые трудились над сохранением подобия этнической целостности. Тем не менее, правды ради, следовало отметить, что Нэн Бахальт — красивая женщина и что всякому с первого взгляда заметно, как смотрит она на капитана Лэннета. Неужто кто-то и вправду станет ждать от нее правды? От нее — чистокровки (мы ведь будем относиться к этому рассудительно, не так ли?), уже отошедшей от семейных традиций?

Его будущее решат слова. И Лэннет понимал, что, если он проиграет, слова прикончат его не хуже ножей.

Лэннет всегда считал, что он рожден для солдатской доли. И жизнь всегда была одной из шашек на доске, наряду с честью, гордостью и теми невыразимыми, но драгоценными вещами, которые позволяют человеку сливаться воедино со своим подразделением. Сильнее всего Лэннет страдал от того, что понимал: он может провалить предстоящее испытание. Он невиновен. Но этот факт утоплен в потоках лжи. Лишь оказавшись в этой чрезвычайной ситуации, где ему грозило клеймо предателя, Лэннет понял, насколько сложна и хрупка эта конструкция, именуемая «жизнью». Капитан сам удивился, осознав, насколько бессмысленной для него станет жизнь, если его лишат всего остального. Но бывали и такие моменты — мрачные, жуткие моменты, — когда Лэннет переставал понимать, что же это такое «все остальное» и стоит ли ради него умирать.

Впрочем, ему никогда не приходило в голову усомниться в себе. Если трибунал признает его виновным, мир официально назовет его предателем. Но те, кто сражался бок о бок с ним, будут знать, что это не так. Мертвые и живые, все они знают правду. И этого не изменишь.

Сейчас же, проходя по огромному холлу Парнеона, Лэннет как-то умудрялся сохранять стоический вид и не обращать внимания на взгляды зевак. Немногочисленные Изначальные гвардейцы таращились на него и не слишком успешно скрывали раздражение. Что же касается штатских, то некоторые из них явно наслаждались зрелищем поверженной гордости, а другие, более человечные, сочувствовали подсудимому.

Когда отделение подошло к двери, ведущей в зал трибунала, майор приказал остановиться. Солдатские ботинки с грохотом впечатались в полированный мрамор Парнеона. Среди стен, которые сами по себе являлись произведениями искусства и памятниками культуры, прокатилось гулкое эхо. Конвоиры, замыкавшие переднюю сторону прямоугольника, отступили вправо. Майор шагнул влево и скомандовал:

— Заключенный, вперед шагом марш!

Лэннет повиновался. На пороге он остановился и доложил:

— Заключенный прибыл, сэр.

— Займите место на скамье подсудимых, капитан Лэннет.

Капитан двинулся вперед, и тут майор пробормотал нечто такое, от чего Лэннет едва не споткнулся. Старый служака, сохраняя каменное выражение лица, одними губами произнес:

— Удачи.

Так и не уверившись, действительно ли он слышал это слово или ему просто померещилось, Лэннет прошел через зал суда к столу, за которым полагалось сидеть обвиняемому. Он поздоровался со своим адвокатом, полковником Стрелков Эйлахом. Это был смуглый и молчаливый уроженец планеты Сирак. Еще при первой их встрече он сказал Лэннету: «Капитан, я расспросил о битве в долине Вайии всех, кого только было можно. Недурная битва, хоть и испохабленная использованием плазганов. Я всегда разделял неприязнь Прародителя к стрелковому оружию. Стрелку не следует иметь дела с подобными вещами — не считая тех скрещенных ружей, что изображены на наших погонах. Это удел тех зануд, которые одобряют проклятое оружие, поскольку сами входят в орудийные расчеты. Опустившись при Вайии до использования ракет — пускай даже плазменных, — вы унизили всех нас».