Заклятые подруги - [78]

— Помогала, — эхом отозвалась Нинка, — она всем помогала. Теперь уж дело прошлое, и Оксане твоей тоже помогала. А толку-то? Как не любил ты ее, так и не любишь. Прости, конечно.

— Жизнь сложилась как сложилась, — увернулся Андрей. — У тебя следователи про Оксану ничего не спрашивали? — И постарался взглянуть на Нинку без особой заинтересованности.

— Спрашивали, конечно, — с готовностью подтвердила Нина. — А они вообще обо всех спрашивали. Да так, знаешь ли, вопросы ставят, что и не поймешь, чего хотят-то от тебя. Говорят, предположим: «Не замечали ли вы, Нина Ивановна, того, что Алевтина Коляда в последнее время кого-то опасалась?» Я им честно: «Нет, не замечала». Они тогда: «А у кого-нибудь были причины бояться Коляды?» «Ну, — говорю, — всякое могло быть. Все же она ведьма». А они мне тут же листок бумажки подвигают: напишите, дескать, кто да кто. Но ты же меня знаешь, Андрюша, на мне где сядешь — там и слезешь. Обратно бумажку двигаю: «Теоретически могло быть. А практически чужая душа — потемки».

— Да, жизнь сложилась как сложилась, — повторил Сафьянов задумчиво.

— Это верно. Как к ней относиться, к жизни, так она и представится. Теперь-то что, теперь-то поздно что-нибудь менять.

Андрей вздрогнул.

Нина с удивлением посмотрела на него. Помолчала. Сделала только постную физиономию.

— Тебе-то уж точно, Андрюш, жен менять — только время терять. Не приспособлен ты к семейной жизни. Не нужна она тебе. Прости, что я тебя вроде как поучаю. Но мне так кажется. Оксана она ведь баба-то неплохая. С ней ведь договориться можно, а?

Сафьянов с трудом подавил дрожь в руках. Он вдруг посмотрел совсем иначе на Нинку. На Нинку, которую все, кому не лень, простушкой считали. А она и не возражала. Не строила из себя умницу-разумницу. Так удобнее. Всем. И ей в том числе — простушкой-то быть. И он, воробей стреляный, на эту удочку попался. Дурень, какой же он дурень! В голове Сафьянова в один момент пронеслись все события последних недель. Он просто остолбенел от ужаса. Кретин самонадеянный! На что он надеялся? На то, что все кругом такие же кретины — ничего не видят, не понимают? Ничего знать не хотят? Спокойно, спокойно. Без паники. Ничего страшного-то нет. И не в таких переделках бывали. Прорвемся. Но с Нинкой лучше уж не хитрить так примитивно.

— Да что ты знаешь, — возмутился почти натурально, — о моей жизни? Думаешь, Лариса твоя распрекрасная мне на шею бы не села? Еще как! И ножки бы свесила. Это она с тобой, может, ласковая, добрая, хорошая. А мне будь здоров сколько гадостей сделала. Фыркала все. Ей можно. Ей все можно. Я покоя хочу. Покоя. Поймите вы все. А уж с Ларисой точно, с ней покой только и будет сниться. В бреду тяжелом. Она-то ничего не простит. Никогда. Там такие бы скандалы были, если бы я тогда поддался, о-го-го. Любая баба скандалить бы стала, — в изнеможении добавил Андрей.

— Да, конечно. Ты не волнуйся, Андрюша, — запричитала Нинка, — чего уж так-то кипятиться? Не нервничай.

— В общем, не все так просто.

— Конечно, конечно, — быстро согласилась Нина.

— И если ты думаешь, что мне легко живется…

— Не думаю.

— Тогда не трави мне душу. Моралями своими.

— Прости, — Нинка положила свою лодочку-ладошку на большую сафьяновскую руку и нежно, примирительно погладила, будто растирая больное место.

— Ладно, Нин, пойду, — Сафьянов грузно поднялся, — у меня к тебе просьба будет. Если Лариса позвонит, попроси ее со мной связаться. Она мне очень нужна. Так и скажи: очень нужна.

Глава 10

— За что Стрелецкого убрали?

— А на фиг он теперь нужен-то? — просто ответил Вовчик.

— Что-то здесь не то, — возразил Кудряшов. На этот раз он явился на встречу с сексотом, почти не надеясь разведать что-нибудь новое для себя. — И на Агольцова непохоже. Он все в справедливость играет. За что Стрелецкого-то убирать?

— Человека всегда есть за что убрать, — приосанился Вовчик.

— Нет, Володя. Юра зря пальцем не пошевельнет. Если ему за это крупный куш не отвалится, то он и мухи не обидит. Значит, так. Верю: не знаешь ты, за что Стрелецкого убрали. Но ты мне это узнай, дорогуша.

Вовчик покладисто кивнул.

— А ведь правду говорят, — набравшись наглости, сказал тем не менее, — что менты и фээсбэшники нашими руками с нашим же братом расправляются. Ведь вы знали, Вячеслав Степанович, что их убьют. Что ж не помешали?

— Надеюсь, твой вопрос риторический?

— Вот видите, а вы мне все про законность и правопорядок толкуете. Выходит, не все перед законом-то неправые.

Кудряшов усмехнулся:

— Никак, на путь исправления встал? Вовчик, одобряю.

Вова обиделся.

— Напрасно, гражданин начальник, вы иронизируете. Я, может, тоже хотел бы по-хорошему жить. Да, получается, на бумажке одни законы, а в жизни — другие. Раньше нами серость правила, — важно повторил сексот чьи-то чужие слова, — а теперь бандиты и воры.

— Свинья грязи найдет, — кивнул Слава. — Кто тебе про серость-то рассказал? Молод еще помнить, как раньше было. Что-нибудь про Верещагину узнал?

— Есть такая. Юра ищет ее — с ног сбился. Какие-то вроде бумаги у нее важные.

— Вовчик, — погрозил пальцем Кудряшов.

— Что он мне, докладывается? — вылупил честные глаза Вова. — И кто капитана пришил — никто из братвы не знает. Не наша мокруха. Вообще, говорят, он от страха помер. Приперся в квартиру ночью, а Алевтина там в виде привидения летает. Вот и помер.