Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - [18]
Второй сюрприз преподнес мне лицей имени Мельхиора Джойи из Пьяченцы – проект, над которым год трудились ученики двух выпускных классов из классического и естественно-научного лицеев. Это экземпляр газеты (сорок четыре превосходно исполненные цветные страницы), которая версткой напоминает La Repubblica, но озаглавлена Il Tricolore, стоит пять чентезимо в Милане и семь – за его пределами и датирована понедельником 18 марта 1861 года.
В ней, естественно, сообщается о свершившемся объединении страны, номер открывают статьи Кавура, Каттанео, Мадзини, речь Виктора Эммануила к парламенту, приводится выступление Джозуэ Кардуччи, вспоминают Мамели, говорят о визите Андерсена в Милан, размышляют о законе Казати и предложениях нового министра народного просвещения Де Санктиса, отдают дань тому факту, что Линкольн был избран недавно президентом Соединенных Штатов, а Вильгельм I взошел на трон Пруссии, культурные странички посвящены Кристине Бельджойозо и Айецу, а также свежей полемике по поводу бодлеровских «Цветов зла», упоминается о гибели Ньево, помещена рецензия на «Карбонариев в горах» Верги, не забыты, разумеется, и Верди, мода тех лет и выход третьего издания «Происхождения видов» Дарвина, и под конец – репортаж из Ливерпуля под заголовком «Футбол – игра без будущего». Рекламные вставки прелестны.
Не уверен, что в настоящей газете того времени смогли бы сверстать настолько насыщенный номер, где без прикрас сталкиваются противоречия едва объединившейся Италии. И этот пример – тоже порождение государственной школы. Теперь жду столь же вдохновляющих успехов от какой-нибудь из школ частных.
2011
Поколение чужаков
Я считаю, что Мишель Серр[96] – самый тонкий из ныне живущих французских мыслителей, и, как любой хороший философ, он способен заставить себя поразмышлять на злободневные темы. Без зазрения совести привожу (снабдив парой комментариев от себя) его изумительную статью, напечатанную в газете Le Monde за 6–7 марта прошлого года, где он напоминает нам о вещах, которые касаются детей тех моих читателей, что помоложе, а для нас, стариков, речь уже о наших внуках.
Начать с того, что эти дети или внуки никогда не видели корову, свинью или курицу (помнится, кстати, уже лет тридцать назад в Америке проводили исследование, которое показало, что большинство нью-йоркских детишек считает пакетированное молоко из супермаркета промышленным напитком вроде кока-колы). Новые гуманоиды уже непривычны к жизни в природе и ничего, кроме городов, не знают (напомню, что, отправляясь на отдых, они селятся в основном в местах, которые Оже[97] определяет как «ничейные пространства», в силу чего туристический комплекс совершенно неотличим от аэропорта Сингапура и в любом случае предлагает туристу пасторальную, прилизанную и целиком искусственную природу). Речь об одной из величайших антропологических революций со времен неолита. Эти ребята живут в перенаселенном мире, где ожидаемая продолжительность жизни приблизилась к восьмидесяти годам, а благодаря долголетию отцов и дедов если у них и есть надежда что-то унаследовать, то произойдет это не в тридцать, а в летах уже довольно преклонных.
Европейские дети уже шестьдесят с лишним лет не видели войн, благодаря достижениям медицины страдали куда меньше своих предков, их родители старше, чем были наши (и приличная часть из них разведены), они учатся в школе, где у их соседей по парте другой цвет кожи, другая религия, другие обычаи (и сколько еще, спрашивает себя Серр, смогут они петь «Марсельезу», где говорится о «нечистой крови» иноземцев?). Какие литературные произведения могут прийтись им по вкусу, если учесть, что им незнакомы крестьянская жизнь, осенняя страда, вражеские нашествия, памятники павшим, изрешеченные пулями знамена и насущная необходимость морали?
Они сформировались под влиянием массмедиа, которые придуманы взрослыми, ужавшими время предъявления образа до семи секунд, а время ответа на вопрос – до пятнадцати, и где они тем не менее видят то, с чем в обычной жизни уже не сталкиваются: окровавленные трупы, катастрофы и разрушения – «К двенадцати годам взрослые уже заставили их посмотреть двадцать тысяч убийств». Они воспитаны на рекламе, пестрящей сокращениями и иностранными словами, из-за которых теряется чувство родного языка, не привязаны к метрической системе мер, получая премии за потраченные мили, школа уже не служит для них местом познания мира, и, свыкшись с компьютером, добрую часть своей жизни эти ребята проводят в виртуале. Письмо одним лишь указательным пальцем вместо целой руки «уже не задействует те же нейроны или зоны коры головного мозга, что раньше» (и, наконец, все они повально multitasking[98]). Мы жили в чувственно воспринимаемом метрическом мире – они живут в мире нереальном, где между далеким и близким нет больше никакой разницы.
Я не буду останавливаться на размышлениях Серра насчет того, возможно ли удовлетворить новые запросы в сфере образования. В любом случае речь в его обзоре идет о перевороте, по своей радикальности сопоставимом разве что с изобретением письма и затем, через много веков, – печати. Вот только эти нынешние новые техники мутируют с огромной скоростью, и «одновременно тело претерпевает метаморфозы, изменяются рождение и смерть, страдание и исцеление, профессии, пространство, жилая среда и бытие-в-мире». Почему мы оказались не готовы к этим преобразованиям? Серр приходит к выводу, что отчасти, вероятно, виноваты философы, которым полагается предвидеть перемены на уровне знаний и умений, и они с этой задачей не справились, поскольку, «увязнув в политических дрязгах, прозевали приход современности». Не знаю, прав ли Серр во всем, но в чем-то он прав.
