Заклинание ветра - [7]

Вот о чём говорят перестук колес и запах креозота.

Вот о чём.

О том, что не нужно отвечать на вопрос «Во сколько дома будешь?», о том, что не нужно каждый день ходить и слушать про гипотенузу, как она штурмовала Константинополь и денатурировалась в кислой среде.

Не нужно переживать ссоры родителей, не нужно ждать лета.

Оно уже настало.

Прямо сейчас.

Сегодня.

Не стану писать о том, как теперь.

Пусть все будут живы, и люди, и грузовики, пусть снова работает маленький дощатый магазинчик, в котором продавщица тетя Люба Закаблук.

Магазин, как пещера Аладдина — в нём есть вообще всё.

И как только умещается?

Всё — от мыла до шпротов и вил. Только хлеба почти нет,

его не покупают.

Пекут свой.

А на улице ещё и керосин отпускают по определенным дням и часам.

Сезам — откройся.

Стою в очереди за кузнецом, глазею по сторонам.

Тот сдаёт куриные яйца.

Каждое яйцо тетя Люба трясёт и смотрит на свет перед окном.

Я не спешу.

В руке бумажный рубль от деда, с пенсии. Он специально откладывает для меня и выдаёт время от времени. Кажется, даже немного стесняется этого.

Сейчас я куплю шоколадный плавленый сырок, лукум и ситро.

Сяду на велик и помчусь под гору— продолжать жить.

А впереди только хорошее.

Космос или подводный мир океана — я ещё не решил.

Всего-то и нужно— крутить педали.

Там впереди интересно и по настоящему.

Но сначала опять осень, гипотенуза, уроки и похорошевшие девчонки из класса. (Интересно, у кого из них сиськи вырастут больше?)

А вот потом уже космос.

Или Океан.

Или старенький домик, полный рухляди, больные суставы и монитор.

Счастье уже было, так получается.

Хорошо там, где нас уже нет.

По-настоящему хорошо.

Добра вам и тёплого ветра в спину.

Из прошлого которое все еще есть.

Тем и живы.

2 июня

Заработали сразу четыре буровые, и времени стало не хватать. Ощущения беды нет, но всё равно в голову лезут всякие переживательные мысли по поводу здоровья родных. Меняет, давит, перекручивает. Как это потом отразится, когда — поди знай.

О маме, о её здоровьи, о том, о старшем сыне, как младший сдаст экзамены и куда поступит. Опять я в поле, а сын поступает. В первый раз окончилось так себе.

Люди — это здорово. Если люди. Вот в чём суть. Очень остро это ощущаю тут, на Камчатке. Не потому, что сурово или серьезно, нет. Потому что имею возможность говорить с вами.

Как раньше. Отныне и всегда.

Дай вам Бог здоровья. Всем. Верующим и нет, пьяницам и трезвенникам, женщинам и мужчинам, умным и оболтусам, старым знакомым и новым. Всем-всем. Вы — часть моей жизни, как бы глупо это ни выглядело. Мы как будто спасаем друг друга от неумения знакомиться на улицах.

3 июня

Почти у каждой обособленной то ли жизненными обстоятельствами, то ли профессией, то ли в силу иных причин группы людей неминуемо, как зубы у ребёнка, появляется свой жаргон. Такой закон известен всем, кто занимался какой-либо работою не в одиночку. Своё арго есть и у филателистов, и у пожирателей ласточкиных гнёзд, и даже у депутатов. В русской золотодобыче сложилась своя система разговорных терминов, напоминающая депутатскую. Что, впрочем, неудивительно — и те, и другие добывают золото и блага. Причём если золотодобытчики ради наживы и чистогана, то депутаты, что общеизвестно, ради процветания электората. На первый взгляд может показаться странным, но всевозможных начальников, хозяев приисков и их присных работяги называли таким знакомым для многих наших сограждан словом «дух». Именно так — «дýхи». С конца XVIII века началось, как наименование начальства, а закончилось применением термина к солдату первого полугодия службы. Происхождение афганских духов несколько иное. Офисным работникам, вне всяких сомнений, будет интересно узнать, что «работать» старатели именовали «задолжаться». «Задолжался таскать ендовку», например. А почему задолжался, а не ввёл в долги духов — поди знай. Ендовка, кстати говоря, это ящик для переноски промываемого песка на промывку. До двух пудов вмещала. «Залóг» означало выбоину в породе, которую делают для облегчения дальнейшей отбойки. А в ломбардах и не знают. Находилось место и французскому языку. Когда-то отступавшие, да и наступавшие, одинаково галантные в этих двух состояниях французы, посетившие Россию с гнусными целями в 1812 году, обращались налево и направо «шер ами», то есть «дорогой друг». Бдительный русский народ напрямую связал эти слова с насилием, грабежами и прочими мерзопакостными явлениями и, не сходя с места в академию наук, породил термин «шаромыга». Проникло это романтичное определение и в старательское дело — так называли тех, кого сейчас принято именовать чёрными копателями или чёрными старателями. Людей, ведущих незаконный промысел драгоценного металла. А вот «однорушник» — это большой молоток для работы одною рукою. Странно, что «двурушник» в русском языке имеет оттенок непростой, обвинительный. А ведь по логике вещей так должен называться молоток для работы двумя руками. Скорее всего, работа молотком с двух рук беспощадна к пальцам напарника. Сами себя старатели именовали «голь да смоль». И золотарями. Да-да. А еще шестёрками, отчего шестёрками — не вем. Вот ещё любопытное название — щипок. Лом весом до пуда. Становится понятным, откуда такое уважение в криминальной среде к щипачам — ворам-карманникам. Попробуйте сами незаметно обчистить карманы попутчиков по мерчендайзингу, или коворкстайлфьютиклинингу с помощью шестнадцатикилограммового лома. Кстати, тут недавно спорили, как фомку правильно называть. Монтажка или монтировка. Так вот, правильно говорить выдерга (ещё называют выдрой). Как до сих пор в некоторых удалённых районах нашей богоспасаемой Отчизны. А ещё есть слово якýнька — это маленький ломик. Негнутая фомка. Вообще терминология сильно изменилась — определялись изменения не только механизацией работ, но и неоднократными коренными сломами всего образа жизни в нашей стране. Сейчас многие слова ушли, изменились, появились новые. Тем не менее в основе своей термины XVIII-XIX веков живут ещё в речи старателей. Впрочем, это касается и любви, и дружбы, и даже способности сопереживать. Тому, что живёт в нас, и никаким перестройкам, реформам и даже гаджетам не удается ничего с этим поделать.