Закат в крови - [6]

Савинков, ничего не говоря, быстро вышел из комнаты, а Керенский, уже выбравшись из-под стола и пряча ладонью распухшую щеку, невнятно лепетал: «Господа юнкера, господа… вот видите, какая неожиданность… Генерал только что покончил с собой…»

И это утверждение Керенского мгновенно было узаконено соответствующим медицинским свидетельством и вошло в историю.

Юнкерам, вбежавшим в комнату на выстрелы и видевшим огнестрельные раны в спине и затылке Крымова, если бы они и стали распространять свои впечатления о «самоубийстве» корниловского генерала Крымова, в ту пору никто не поверил бы, как не верят и теперь, когда один из них рассказывает о последнем террористическом акте Бориса Савинкова. А если бы и поверили, то вряд ли Корнилов стал бы судить и казнить знаменитого террориста, поскольку он обязуется вести борьбу с большевиками не на жизнь, а на смерть.

В вестибюль быстро прошел высокий, худой князь Львов, мельком взглянув на Ивлева. Неделю назад он приехал, прося у Каледина убежища, бил себя кулаками в грудь: «Это я сделал революцию и убил царя и всех… всё я! Меня ослепила вера в мудрость русского народа. Поэтому я поначалу прекраснодушно принимал стихию революции за подъем народного творчества. Я сделал роковую ошибку — отдал в руки Керенского судьбу России и тем самым обрек на гибель великие возможности февральской революции. При Керенском правительство было, но власти не было. Было бездействие власти. Оно фактически поощряло анархию».

Ивлев переступил с ноги на ногу и подумал: «Все теперь клянут себя за «прекраснодушие» и бегут на Дон, надеясь из осадков прошлого попасть в новый посев. Веялка времени относит их дальше и дальше…»

Вдруг в парадные двери стремительно прошмыгнул небольшого роста небритый солдат в грязной, измятой шинели, в продранной солдатской шапке, насунутой на самые глаза.

Ивлев бросился вслед за ним:

— Стой, служивый! Куда?

— В штаб! — твердо ответил солдат и решительно двинулся в глубь вестибюля.

Ивлев бесцеремонно схватил солдата за плечо:

— И все-таки я тебя не пущу!

Солдат обернулся и задорно сверкнул глазами:

— И все-таки я генерал Марков и в штаб пройду!

Да, это был он. Тот самый отчаянный Марков, под командованием которого пришлось Ивлеву служить в тринадцатом стрелковом полку Железной бригады. Но как заросло медной щетиной моложавое, худое, нервное лицо с резкими чертами! Как глубоко ушли под лоб темные глаза! По-видимому, дорога из Быхова выдалась ему не из легких.

— Ну, слава богу! — изумленно и обрадованно воскликнул Ивлев. — Мы-то потеряли надежду дождаться вас, ваше превосходительство!

— А я, расставшись с генералом Романовским, задержался в Ростове у родственников, — объявил Марков, узнав Ивлева. — Рад видеть однополчанина. А где генерал Алексеев?

— Подниметесь на второй этаж. Он там, в девятнадцатом номере.

Неожиданное появление Маркова глубоко взволновало Ивлева.

Еще будучи полковником, этот генерал командовал тринадцатым стрелковым полком. Во время боев с австро-венграми его можно было встретить на самых передовых участках фронта и в какое угодно время.

Однажды под вечер он появился возле окопов, занятых ротой Ивлева. Околица небольшого польского села впереди была в руках австрийцев. Из-за сильного ружейного огня нельзя было поднять головы. Марков шел по полю с двумя ординарцами.

— Извольте, господин полковник, спуститься в окоп! — закричал Ивлев. — Здесь ходить нельзя!

— Почему нельзя?

— Подстрелят, ваше высокоблагородие!

Марков спокойно поднес к глазам бинокль. Несколько пуль пропело над его головой. Оба ординарца, не выдержав огня, проворно спустились в окоп, а Марков, не двигаясь с места, внимательно разглядывал позиции противника.

— Ей-ей, всадят в него зараз всю обойму! — беспокоились солдаты.

«Да, убьют, непременно убьют!» — решил Ивлев и приказал роте открыть ответный огонь.

А Марков, опустив бинокль, стал у тонкой кудрявой березки и закурил. И, точно испытывая судьбу, не отошел от березки, покуда не докурил папиросы.

Когда же наконец он скрылся в ближайшем блиндаже, Ивлев облегченно вздохнул:

— И как только бог его миловал?!

— Так это же полковник Марков! — снисходительно бросил один из прапорщиков-ординарцев, как бы изумляясь незнанию Ивлева.

При этих воспоминаниях грустные раздумья, недавно владевшие Ивлевым, сменились радостной уверенностью, что если такие генералы, как Марков, возглавят Добровольческую армию, то многие офицеры потянутся в ее ряды… Храбрые полководцы обращают армию в огненный горн, где Выковываются крепкие, как сталь и алмаз, солдаты.

Утреннее солнце выбралось из-за разлохмаченных белых облаков. В лучах его ярко засияли золотые кресты войскового собора. Ветер как будто утих, потеплел. В перспективе посветлевшей улицы, вдруг ставшей шире и просторней, показалась сотня донских казаков на отличных рыже-гнедых конях.

Впереди сотни, на сером в яблоках коне, гарцующем на ходу, ехал двадцатисемилетний есаул Василий Чернецов, ставший в последние дни самым популярным офицером в Новочеркасске.

Его слова «Я люблю красивую жизнь и строю ее по-красивому» сделались девизом многих новочеркасских гимназистов и реалистов, вступивших в отряд донских добровольцев.