Закат семьи Брабанов - [81]

— Как ты считаешь, Бенито освободят в этом году?

— Нет, — сказала она. — Я вчера звонила мэтру Друэ. Наш брат сам перестал просить о досрочном освобождении.

— Почему?

— Он пишет и утверждает, что заключенный пишет лучше, чем свободный человек, потому что он пишет, чтобы освободиться, а свободный человек пишет просто так и должен, по мнению нашего брата, остановиться.

28

Мы распрощались с Вуаэль в аэропорту Орли-Сюд. Она объяснила, что оставляет меня по двум причинам: во-первых, не желая жить с таким человеком, как Стюарт, а, во-вторых, ей было невыносимо видеть, как Боб, Октав и Марсо ускользают от ее забот и влияния после возвращения Синеситты. Она перекинула дорожную сумку через плечо, как делают все молодые женщины, меняющие местожительство, то есть мужчину, и вышла из аэропорта. Мы надеялись снова увидеть ее в очереди на стоянке такси, но она, верная своей привычке экономить, села на экспресс «Орливаль».

Едва я вошла в палату госпиталя в Митилини, как Стюарт сразу спросил:

— Ты нашла поляроидный снимок?

— Какой снимок?

— Тот, где я с Кармен Эрлебом.

— А я его и не искала.

Он вздохнул и отвернулся к стене.

— Я надеялся, что ты его найдешь. Конечно, для этого нужно было его поискать.

— Мне есть, чем заняться, — бросила я. — Заняться твоим сыном, если быть точнее.

— Еще один сын, — вздохнул он. — Два сына — слишком много для отсутствующего отца. Отныне я буду делать только девочек.

Он сдержал свое обещание в отношении Элиан и Виржинии, сделав исключение лишь для Патрика, родившегося через несколько недель после его самоубийства в тюрьме.

Одеваясь, он рассказал мне, как, приняв столько же барбитуратов, сколько и Марина, очнулся через сорок восемь часов в этой палате. У первой же вошедшей медсестры он спросил по-гречески, где манекенщица.

— Не понимаю, — сказала медсестра.

— Где девушка? — произнес Коллен, проживший на Лесбосе четыре с половиной месяца и выучивший несколько самых примитивных слов из современного греческого.

— Что за девушка?

— Моя жена, — солгал Стюарт.

Девушка или твоя жена?

Из-за нехватки греческих слов Стюарт оборвал разговор, который лесбиянка-медсестра охотно продолжила бы. Он решил подождать и объясниться с тем, кто говорил по-французски или по-английски, чтобы побольше узнать о судьбе Марины. У него было плохое предчувствие. Резкий ветер носился над городом. Город, который все лето любовался крупными загорелыми финками и молодыми черноглазыми француженками в красных шортах, приобретал недовольный, враждебный вид. Машины, как и положено в это время года, проезжали редко.

Дверь отворилась. Это был врач. Он сообщил Стюарту о смерти Марины. Манекенщица не перенесла дозу барбитуратов, которая оставила невредимым Стюарта, хотя в тот момент — в это невозможно поверить — у них был одинаковый вес. Кого следовало предупредить? Мать девушки, сказал Стюарт. И, вероятно, агентство «Элит». Врач спросил, знает ли он номера телефонов. Он ответил, что нет, но их можно найти в записной книжке польки. Врач вышел и через несколько минут возвратился с сумочкой Марины. Это был маленький рюкзачок из черной кожи, в котором Стюарт нашел предметы, ставшие ему близкими за несколько месяцев совместной жизни с полькой: перламутровую пудреницу; портсигар, которым Марина никогда не пользовалась (она не курила), но который хранила как талисман, потому что это был подарок от режиссера Романа Поланского; солнечные очки; наручные часы; мужскую туалетную воду (она употребляла только «О Соваж» или «Эгоист» в зависимости от настроения) и, наконец, записную книжку. Стюарт позвонил вначале в агентство «Элит» — это было проще. Ему ответил какой-то мальчик, который не только ел шоколад вместо хлеба, но и, съев шоколад и выбросив хлеб, набрасывался на одного из товарищей, чтобы забрать его шоколад. Стюарт попросил позвать к телефону директора, думая, что это будет единственный человек в агентстве, которого огорчит смерть Марины. Однако тот уехал в свадебное путешествие с новой женой на Монтану. Стюарт потребовал заведующего персоналом. Наконец к телефону подошла ответственная за подбор манекенщиц, которая принесла ему свои соболезнования и спросила, что может сделать для него — или, точнее, для нее.

— Репатриировать ее тело во Францию, — ответил Стюарт.

У него даже мысли не возникло заняться этим самому после того, как он не смог переправить тело собственного отца и особенно после моей апокалиптической истории о репатриации тела папы, которую я не преминула ему рассказать по его возвращении из страны озер. Затем он позвонил мадам Кузневич в Краков. Когда она сняла трубку, он спросил, говорит ли она по-английски. Сквозь скрип в телефоне он услышал:

— Английский, французский, немецкий, итальянский и польский.

Он выбрал французский, о чем сожалел в течение полутора часов, которые длился разговор (это мне стоило, когда я оплачивала счет в больнице деньгами Вуаэль, — что никак не повлияло позднее на ее решение оставить меня, — двадцать пять тысяч драхм или около семиста франков). На английском этот разговор длился бы менее долго и не так бы его озадачил, поскольку он был бы не в состоянии ответить на большинство ее вопросов. Мать Марины говорила на безупречном французском, который выучила в одной из лучших социалистических школ. Она расспрашивала Стюарта о всех важных моментах их пребывания на Лесбосе, не понимая, почему они не захотели любить друг друга и в то же время жить. Многим людям это удавалось. Если бы разговор протекал по-английски, Стюарт не смог бы объяснить, почему он придерживался противоположного мнения. На французском же он разразился одновременно исполинской, макиавеллевской и маловразумительной речью, желая выдать свою одержимость за принципы, недостатки за силу, а безнравственность — за достоинство. Любовь была противоположностью жизни, и поэтому она убивала или ее убивали. Жизнь, говорил Стюарт, это производство и порядок, тог да как любовь ничего не производит и все приводит в беспорядок. Когда он сказал, что это Марине пришла идея о двойном самоубийстве, мадам Кузневич бросила трубку. Меня до сих пор гложут сомнения: принял ли Стюарт такое же количество барбитуратов, что и Марина, или как я думаю — намного меньше, или — как Бенито намекает в своем романе — вообще ничего. Греческая полиция даже не сделала ему анализ крови. Или власти острова действительно были убеждены, что он отравился, или же были подкуплены на деньги Марины.