Закат семьи Брабанов - [77]

(Пролог, «Золото под названием нация»). Раньше Марина, вращавшаяся в сложном и жестоком мире моды, не имела возможности читать, так как ей приходилось все время думать. Теперь, когда Стюарт превратил ее жизнь в театральную сцену с бессмысленными и залитыми солнцем декорациями, где с трудом можно было различить кровать, пляж и квадратный стол в таверне (накрытый бумажной скатертью с протянутой внизу резинкой, чтобы не сорвало ветром), у нее больше не было необходимости думать, то есть она могла вернуться к тому пороку, которым являлось чтение у большинства молодых людей, воспитанных за железным занавесом. «Наказуемый порок», — как сказал Бенито в своем первом интервью журналу «Фигаро Литтерер» по случаю выхода его книги «Ад мне лжет» и ее неожиданного и даже скандального успеха. В первый месяц Марина прочла «Окно» Атаназа Далчева, «Лагерь 29» Сержио Антониелли, «Орфические послания» Бронсона Алсетта, «Магомет II» Жана-Батиста Вивьена де Шато-Брюна и «Подземный Рим» Шарля-Эммануэля Дидье; во второй — «Избранное» Жана-Франсуа Саразена, «Феникс и Черепаха» Кеннета Рексроса, «Песни ожидания» Тона Салискара, «Потерять дом» Фама Ван Ки и «Последний дядя» Лорана де Шимуна Вонмооса; в третий месяц — «Графиню Ирен» Эдуардо Каландра, «Безумный смех» и «Продается сердце» Рада Дренека (сербского поэта, произведения которого она впервые обнаружила в библиотеке Краковского филологического факультета и которого немедленно признала своим учителем и братом). После смерти Марины на ее ночном столике были найдены четыре тома «Кладбища Мадлен»— главного произведения роялиста Жана-Батиста Рено-Варена. Марина так много читала, что мешала это делать Стюарту, чувствовавшему, что если и он станет столько читать, то их жизнь превратится в сплошное чтение, а это повредит их любви. Он все чаще отрывался от газет, перестав интересоваться событиями, о которых все равно забывал на следующий день. В общем, они поменялись ролями. Стюарт, забросивший чтение статей, стал подвижным, свободным. Это изменение в его внутреннем мире превосходно сочеталось с изменением внешности. Во время пребывания на Лесбосе он худел от десяти до пятнадцати килограммов в месяц, а для поддержания физической формы тренировался на пляже. Поэтому, когда я увидела его на больничной койке, то вместо существа, разрушенного алкоголем, обжорством и злоупотреблением сексом, обнаружила стройного Париса, загорелого, с седеющими висками, задремавшего в ожидании, когда Елена закончит вечернее омовение и разбудит его поцелуем в веки.

По мере того как Стюарт становился красивым, Марину все больше охватывала тревога. В первый раз, особенно после встречи с месье Пьерро, когда-то спокойным и уравновешенным человеком, который, столкнувшись с бывшим зятем на главной улице Бутини, стал потрясать у того перед носом палкой и обзывать убийцей, Марине пришлось преодолеть отвращение, чтобы переспать со Стюартом. И потом — в автомобиле, самолетах Париж — Афины, Афины — Лесбос и в такси, доставившем их из аэропорта в центр Митилини — Стюарт продолжал вызывать у нее отвращение. Несмотря на это, она была уверена, что останется с ним до конца своих дней. Правда, она не знала, что ей осталось очень мало дней. А точнее, сто сорок пять. Уродство Стюарта являлось для нее гарантией, что она не влюбится в него слишком сильно. Когда это уродство исчезло, полька испугалась, что ее любовь станет безграничной; что и случилось, и привело ее, как она предчувствовала и как предсказала ей мать, к смерти.

Вначале Стюарту и Марине казалось, что они очутились на краю света. «Главное, — говорил Стюарт, — не заводить друзей среди аборигенов». Дружить с коренными жителями, когда живешь за границей, означало больше не жить за границей. Лесбос должен был остаться плодом их воображения, а не местом, где люди, как в Париже или в нашем предместье, имели прошлое, заботы и сбережения. В июне мир, который, как им казалось, остался далеко-далеко, прислал им в напоминание о себе неприметные пары художников и рантье из Северной Европы. Они были мрачными за завтраками, молчаливыми за обедами и шумными по вечерам, расслабляясь в ресторанах Мифимны и Петры с помощью анисового ликера. Женщины выглядели слащавыми и смиренными, как все туристки, слишком часто посещавшие археологические раскопки. Все они, расставшись с походами и рюкзаками, переживали душевную драму. Они не могли отделить себя от Греции, куда каждый год возвращались в поисках осколков своей молодости. В двадцать лет в Афины прилетают, чтобы увидеть древние развалины; в сорок — чтобы увидеть свои.

В июле и августе стали прибывать семьи; в сентябре им на смену приехало несколько стариков. Стюарт и Марина, от красоты которых теперь дух захватывало, — хотя полька немного раздобрела, что, впрочем, ее совсем не портило, — казались им воплощением греческих богов. Они окружили их таким уважением, что Стюарт с Мариной, встречая повсюду одни потупленные взгляды и молчание, начали думать, что и в самом деле исчезли с планеты. В середине октября они остались в отеле одни, и хозяин предупредил их, что двадцать первого закрывается и возвращается в Афины. Все греки с острова возвращались зимой в Афины. Оставались только военные, старики и блаженные, а также несколько иностранных писателей и художников, которые чаще всего об этом потом сожалели.