Закат семьи Брабанов - [27]

Декабрьская ночь, словно большая овчарка, ищущая места для сна, неспешно опускалась на наш сад и улицу Руже-де-Лиля. Папа молча гладил волосы Боба, который тоже молчал. Стюарт и моя сестра поднялись на третий этаж, якобы посмотреть письма и фотокарточки мамы.

— Я решился завести детей с твоей матерью, потому что она была на тридцать лет моложе меня, — сказал отец, — и я был уверен, что умру раньше.

— Если случится такое несчастье, мы с Синеситтой позаботимся о Бобе.

— Ты даже не знаешь, парень ты или девчонка.

— Когда-нибудь узнаю.

— Когда?

— В этом году или в будущем.

— Чем раньше, тем лучше.

Папа уже стал говорить, как мама. Наверное, в любой семье всегда должен быть человек, который заботится обо всех и обо всем. Маме удавалась эта роль, и папу, конечно, теперь мучил вопрос, не выбрал ли его божественный режиссер ей на замену. В этот момент он, конечно, не подозревал, что пока всего лишь проходит пробы и кое-кто другой будет взят на эту роль.

— Ты чувствуешь себя больше парнем или девушкой?

— А ты кого бы хотел?

— Мне все равно. Главное, чтобы ты кем-то стала, вот и все.

— Но у тебя же есть предпочтения.

— Если ты хочешь пойти в армию, то лучше быть парнем.

— В армии есть и девушки.

— Они печатают на машинках и делают уколы. И кстати, делают все очень плохо. Я, например, только когда ушел из десантников, — правда, должен заметить, не по своей воле, — только тогда смог читать то, что сам написал, и избавился от синяков на заднице.

— Между прочим, среди летчиков-истребителей есть одна девушка.

— Ты правильно сказала: одна. А знаешь, сколько парней среди летчиков-истребителей?

— Нет.

— Сотни.

— В любом случае, я быть летчиком-истребителем не хочу.

Он встал, сочтя тему исчерпанной. А может, просто устал от беспредметного разговора? Когда через час моя сестра, в просторном темно-синем пуловере и черных обтягивающих джинсах, которые молодые женщины, прозанимавшиеся любовью всю вторую половину дня, любят быстро натягивать, не помывшись, появилась в кухне, она спросила меня, почему Боб все еще не спит — и это она-то, которая еще неделю назад не могла назвать второе имя нашего маленького брата или его астрологический знак, не говоря уже о светиле, под которым он родился. Я ответила, что он еще не в постели, потому что не обедал.

— Почему он еще не обедал?

— Он хандрит из-за смерти мамы.

Она присела рядом и положила голову мне на плечо. Потом потерлась лбом о мою спину, как часто делала, когда я была ребенком и просила ее почитать перед сном одну-две страницы из какой-нибудь сказки. Тогда она обнимала мою тощую грудь своими мускулистыми руками бывшей чемпионки среди юниоров по баттерфляю, и мы вместе катались по постели.

Она открыла холодильник и вытащила картошку, очищенную мамой во время второго и последнего разговора с Колленом.

— Поджарить или сделать пюре? — спокойно спросила Синеситта.

— Жарить, — закричал Боб, — жарить!

Ребенком он всегда повторял конец слова дважды, подобно тому, как заметил папа, Дон Жуан, умирая, кричит два раза подряд «Ах» в предпоследней сцене оперы Моцарта.

Синеситта крутилась по кухне точно как мама, хотя раньше передвигалась по ней с подозрительным и скованным видом, словно все время боялась какой-то ловушки, заговора или засады. Сходство стало полнейшим, когда она, вытаскивая стаканы и тарелки и расставляя их на овальном столе, спросила меня, как прошли занятия. Обычно этот вопрос мама задавала не мне, а Синеситте. Но поскольку моя сестра стала теперь моей матерью, не должна ли была и я превратиться в мою сестру? Это сняло бы раз и навсегда вопрос о моем поле.

Если бы в тот день, когда я впервые увидела Стюарта Коллена, у меня спросили, что я о нем думаю, я бы ответила, что он из тех типов, которые входят в кухню со словами: «Тут вкусно пахнет». И, войдя в тот вечер в кухню, он именно это произнес:

— Тут вкусно пахнет…

И добавил:

— … жареной картошкой.

Он взял кусок хлеба в корзинке, сжевал его, глядя на наш заснеженный сад, и, предложив самому себе аперитив, спросил, где стоят бутылки «Рикара», «Мартини» и «Чинзано». Стюарт Коллен мог быть одновременно чудовищно грубым и деликатным, ужасно вульгарным и утонченным, что, по моему мнению и мнению многих психиатров и криминологов, является признаком извращенности — причина, по которой эта черта характера, без сомнения, соблазняет стольких женщин. «У женщин есть одно наваждение: испытать оргазм, и если им это не удается, они начинают думать, что смогут испытать его только с извращенцем». (Бенито, интервью журналу «Эль»).

— Какое будет мясное блюдо?

— Никакого, — ответила Синеситта.

— Это еще почему?

— Брабаны — вегетарианцы.

— Я не Брабан.

— Теперь ты один из них.

— В нормальных семьях девушка, выходя замуж, берет фамилию парня, а не наоборот.

— Мы — не нормальная семья.

— Значит, это правда — то, что мне рассказывал Бенито во время прогулки?

— И что же он рассказывал? — равнодушно спросила Синеситта, принявшись чистить лук и сладкий перец для салатного соуса.

— Что у вас ненормальная семья.

— Потому что Бенито сам себя считает нормальным?

— По меньшей мере, таким же нормальным как и остальное семейство, если не больше.