Закат семьи Брабанов - [23]

Единственным человеком, который возражал против его присутствия в нашем доме, была я, но в глазах Стюарта я вряд ли имела право на место среди людей; правда, позднее он отведет мне роль статиста при том условии, что я не стану слишком мешать ему, когда он будет третировать мою сестру.

— Напомни-ка мне ваш адрес, пожалуйста.

Внезапно я почувствовала себя Красной Шапочкой, легкомысленно сообщившей путь Злому Волку, и, прежде чем ответить, несколько минут колебалась, злясь на саму себя и борясь со страхом:

— Улица Руже-де-Лиля, 9.

Сегодня я знаю, что должна была дать Стюарту неправильный адрес, закрыть дом, забрать Боба из яслей, пойти за папой в журнал, за мамой в «Фошон», за Синеситтой в «Прентан», убедить их спрятаться в отеле «Ибис» за окружной дорогой, пока Коллен не прекратит поиски. А он, как и все порочные люди, легко отступался и заранее впадал в уныние из-за трудностей. Именно поэтому Добро побеждает Зло: оно более выносливо. Но мы всегда сомневаемся, стоит ли передвигать горы. Мы убеждаем себя, что это очень трудно — и следующая за этим катастрофа ломает нам руки. Вот два любимых папиных примера: Сталин, который в 1941 году был неспособен поверить в германское нашествие, потому что ему было страшно лень изменять свои планы; и Гитлер, который в 1944-м не желал признавать возможности высадки американцев в Нормандии, потому что ему до чертиков не хотелось перебрасывать тридцать дивизий с юга на север.

— Как там у вас дела на улице Руже-де-Лиля?

— Вы на машине?

— Нет, пешком.

— Что, сломалась?

— Нет. Я ее продал. Я потом все расскажу твоей сестре. Давай говори быстрей, как добраться — на моей карточке осталась одна единица.

Не имея ни достаточного нахальства, ни смелости, чтобы принять меры, которые могли бы спасти мою сестру, я повела себя как неудачливый игрок в покер, страшно долго ищущий чековую книжку, чтобы отсрочить момент, когда победитель воспользуется моей слабостью.

— А как вы добирались в прошлый раз?

— Бенито нарисовал мне план, но я его потерял.

— Сюда ходит автобус.

— Какой номер?

— Что?

— Автобус, какой номер, пожалуйста… и где выходить?

— Это моя сестра, а не я, обычно ездит автобусом.

— Как называется остановка?

— Не знаю, спросите у водителя.

— Какой автобус, черт побери? Какой авт…

Разговор прервался. Стюарт Коллен больше не перезвонил. Было очевидно, что у него не было денег купить новую карточку.

Через час с четвертью — это подтверждало, что он шел пешком, путая улицы, пять или шесть раз сев не на тот автобус, а также выпив для успокоения несколько рюмок кальвадоса в окрестном кафе, пока какой-то добрый малый из пригорода не показал ему улицу Руже-де-Лиля — он толкнул нашу калитку и, посиневший от холода, остановился посреди сада, увязнув по щиколотки в снегу. Он переминался с ноги на ногу, еле сдерживая ярость. В этот момент я еще могла спасти нашу семью от Стюарта Коллена: к примеру, сказав ему через дверь, что вызвала полицейских и описала его им как опасного бродягу, или что Синеситта только что вышла замуж за инспектора налоговой полиции; но превратности судьбы, о которых рассказывают с античных времен, наверняка имеют смысл, потому что я вдруг почувствовала, что именно мне суждено открыть дверь Стюарту, что ему суждено войти в наш дом, а моей сестре — переносить все страшные последствия этих двух внешне невинных действий.

— Извини, — сказал Коллен.

Он снял туфли и носки. Сел на марокканский сундук в коридоре и начал растирать ноги. Потом спросил, где гостиная. Я ответила, что у нас ее нет. В нашей семье принято собираться не в гостиной, а на кухне. И я отвела его в кухню. Он повесил носки сушиться на радиатор, а туфли поставил под него. Он был одет так же, как и во время первого визита 31 июля. Переодевался ли он хоть раз с тех пор?

— Ты не дашь мне чего-нибудь выпить?

— Кофе или чай?

— Кофе.

Пока я грела воду, он сказал, дуя на свои пальцы:

— Твои разъяснения не слишком удачны.

Он спросил, как чувствует себя Синеситта. Я ответила, что никто никогда не знает, как себя чувствует моя сестра. В тот момент я даже не подозревала, что Стюарт вскоре исправит такое положение дел. В последующие годы мы всегда знали, чувствует ли она себя ужасно плохо, чрезвычайно плохо или просто плохо. А тот, пока еще очень далекий день, когда ей ценой невероятных усилий удалось почувствовать себя не слишком плохо, стал для нашей семьи — или, вернее, для тех, кто от нее остался — огромным праздником.

— Она на меня рассердилась?

— Она никогда не произносит вашего имени.

Это была неправда: она никогда не называла его имени, но у нее было столько других способов прокричать его, воспеть, прошептать, что мой ответ не был честным. Последние пять месяцев моя сестра провела в задумчивом ожидании, за чтивом и молчаливыми обедами, над которыми витала тень Стюарта. Самое ужасное в страданиях Синеситты было то, что она умудрялась так «хорошо» их скрывать, что кроме них ничего не было видно.

— У меня была ужасная работенка, — сказал Коллен.

— И она принесла свои плоды?

— Да, но они не попали в мой карман.

— Неприятности с налогами?

— Налогами? Ах да, налогами…