Закат империи - [58]

Стоило ему открыть глаза, как он обнаружил, что опять находится в подвале, но намного более светлом и просторном по сравнению с тем, в котором он был раньше. Его посадили, прислонив спиной к каменной стене. Прямо напротив Павлиана стояла большая клетка с мощными частыми прутьями, в которой, бешено извивая хвост и злобно поглядывая на людей, металась чёрная пантера.

На мгновение перед Павлианом снова возникло лицо Тригвиллы.

— Я спрашивал о том, что поручалось тебе передать на словах? — медленно и отчётливо произнёс он.

Павлиан замер от страха, видя перед собой не просто пантеру, а собственную смерть. Странно, что он так долго её желал и призывал, но стоило ей принять конкретный облик и он тут же испугался до такой степени, что даже забыл о боли!

— Будешь отвечать?

Ужас парализовал Павлиана, и он, онемев и не в силах совладать с языком, отчаянно помотал головой, пытаясь выразить этим жестом единственную мысль: «Да ничего, ничего я не должен был передать, кроме писем!» Однако Тригвилла понял это по-своему и, выпрямившись, коротко кивнул рабам, стоявшим за его спиной. Один из них схватил Павлиана за руку, вытянул её вперёд и с такой силой перетянул жгутом, что она тут же онемела. В этот момент второй раб резко взмахнул мечом и отрубил руку по локоть. Брызнула кровь, а Павлиан резко вскрикнул и стал проваливаться в беспамятство, как тут под его носом снова оказалось то проклятое ароматическое вещество, которое не позволило его сознанию ускользнуть от бешеных сигналов о диких муках, посылаемых истерзанным телом.

А раб, который отсёк руку Павлиана, помахал ею у него перед лицом, заливая его собственной кровью, а затем размахнулся и швырнул её пантере, угодив между прутьев клетки. Волосы Павлиана встали дыбом, глаза полезли из орбит. Он дико захрипел и задёргался, не в силах вынести этого чудовищного зрелища — пантера, высунув алый язык, сначала слизала кровь, сочившуюся из обрубка, а затем, довольно урча, схватила его посередине и принялась грызть, придерживая лапами.

— Так что ты должен был передать на словах? — снова спросил Тригвилла. — Если ты ответишь на этот вопрос, то тебя прикончат сразу, если будешь молчать, то увидишь, как эта кошечка съест и вторую руку, а затем и ноги. Ну?

— А-а-а!! — из последних сил стонал Павлиан, и в его безумных, залитых слезами глазах плясали блики пламени.

— Ты хочешь сказать, что замучил его до смерти? — бешено вопрошал Кассиодор, узнав о смерти гонца. Тригвилла равнодушно пожал плечами.

— Он всё равно бы сдох. Мой лекарь сказал, что после таких ран не выживают. Я пытался добиться от него признания об устном поручении, которое ему наверняка дал первый министр. Однако этот упрямец так ничего и не сказал, поэтому мне пришлось скормить его своей пантере. Это милое животное осталось очень довольно...

— Это ты — животное, причём самое дикое и страшное изо всех, которые только существуют! — не выдержав нервного напряжения, закричал Кассиодор, большими шагами расхаживая по своему атрию. «И такой варвар ещё считает себя христианином!» — добавил он про себя.

— А ты — изнеженная баба, которая боится вида крови, — презрительно отозвался Тригвилла. — Зачем тебе был нужен этот олух? Ведь на тех письмах, что он вёз, всё равно никакого обвинения не построишь.

— А кто подтвердит подлинность тех писем, на которых будет строиться обвинение? — выпив вина и чуть успокоившись, язвительно поинтересовался Кассиодор. — Ты, управляющий королевского дворца, или я — начальник королевской канцелярии? У нас в руках был свидетель, которого видело множество людей. Даже если бы он сам ничего не сказал, за него бы это сделали другие, видевшие его в доме Боэция. А что теперь?

— Теперь этого свидетеля переваривает моя пантера, — грубо сострил Тригвилла и тоже потянулся за вином.

Кассиодор поморщился, и тут вдруг ему пришла в голову одна мысль, которая настолько поразила его, что он застыл от изумления. Ведь это он, истинный римлянин, пытается верно служить готам, думая, что с точки зрения исторической перспективы поступает правильно. Но какой перспективой может обладать королевство, высшими сановниками которого являются такие отъявленные и кровожадные мерзавцы, как Тригвилла? Неужели умный и утончённый Боэций может ошибаться в чём-то таком, в чём является правой эта вонючая скотина? И каким же мерзавцем в глазах потомства становится он, Кассиодор, помогая неграмотному дикарю в борьбе против такого же, как и он сам, образованного и благородного римлянина!

Ещё раз с плохо скрываемым отвращением он взглянул на самодовольного Тригвиллу, развалившегося на ложе, и почувствовал подступающую к горлу тошноту. Ради чего он всё это делает? Ради чего стремится погубить представителей прославленных римских родов? Неужели эти варвары хоть когда-нибудь смогут стать достойными преемниками римлян? Кассиодор отчаянно потёр виски, пытаясь разобраться в нахлынувших мыслях. Однако — и если в этом сразу не признаться самому себе, то всё остальное самокопание становится бессмысленным — за всеми этими мыслями находилось одно невысказанное и не сформулированное в словах чувство, которое побеждало любую интеллектуальную брезгливость. Власть — это высшая сила, а потому её обладатель всегда будет оправдан историей. А Кассиодору сильнее чего бы то ни было хотелось именно такой власти. Лишь добившись её, он непременно вспомнит о добродетели и благородстве, чтобы проповедовать их с высот своего трона...