Закат империи - [57]

— У них очень сложный состав, господин. Туда входит и печень тритона, и корень мандрагоры, и кровь девственницы, и многое другое, о чём я узнал из древних восточных рукописей.

— Ты или мошенник, или сумасшедший! — гневно воскликнул Кассиодор. — Неужели ты и впрямь думаешь, что я поверю во все эти бредни?

— То же самое говорил мне и мой господин, — почтительно ответил Кирп, отвешивая поклон и всем своим видом изображая раскаяние от того, что осмелился вызвать гнев собеседника. — Однако впоследствии, когда я сумел продемонстрировать ему некоторые из своих чудес, он благосклонно переменил своё мнение.

— Ты хочешь сказать, что занимался магией в доме первого министра? — поспешно спросил Кассиодор.

— И даже в его непосредственном присутствии, — снова склонился Кирп.

Они обменялись быстрыми взглядами, и по лёгкой усмешке, чуть-чуть искривившей уголки губ раба, Кассиодор понял, что тот догадался о его мыслях.

Самым сильным желанием на свете оказалось не желание любви, а желание смерти. Павлиан понял это своим затуманенным от мучений рассудком на обратном пути, когда его, терзаемого дикими болями при каждом малейшем движении, немилосердно трясли, перекинув через луку седла. Стрела пробила правый бок с такой силой, что остриё вышло через живот. Один из наёмников отломил это остриё и вытащил стрелу, но Павлиану казалось, что она всё ещё сидит в нём, и не просто сидит, а раскаляется так, что от её жара его внутренности горят адским пламенем. Это была не просто боль, это были такие муки, что Павлиан непрерывно и со стоном повторял одну и ту же фразу даже тогда, когда впадал в беспамятство: «Убейте меня, убейте меня, убейте меня!».

Гот в чёрном плаще понял, что он не довезёт пленника живым, поэтому в ближайшем городе купил дорожную колесницу и положил туда Павлиана, предварительно заставив местного лекаря сделать ему перевязку.

«Зачем меня мучают, зачем куда-то везут? Что им от меня надо, ведь я всё равно умираю!» — сквозь бред и лихорадку думал иногда Павлиан, и глаза его наполнялись горячими и горькими слезами. Почему же он не сумел уйти от погони? Почему ему так не повезло?! Теперь уже не жениться на Ректе, не завести детей, не купить дом... Он никогда её больше не увидит. О нет, увидит, только на небесах, куда ныне изо всех сил рвалась его истерзанная душа. «Умереть, умереть, как же я хочу умереть!» Ну почему душа так прочно держится в своём теле, почему сознание так отчаянно цепляется за возможность не исчезнуть?

Разумеется, в таком состоянии он потерял представление о пространстве и времени, поэтому никак не осознал того факта, что через четыре дня его привезли обратно в Равенну и поместили в доме Тригвиллы. Когда Павлиан с большим трудом и страшным нежеланием возвращаться в этот жестокосердный мир в очередной раз очнулся, то обнаружил, что лежит на соломе в тёмном подвале и его поливают холодной водой из просмолённого полотняного ведра. Затем кто-то грубо задрал ему голову, раздвинул ножом зубы и стал лить в глотку вино. Когда Павлиан поперхнулся и закашлялся, к его лицу поднесли горящий факел.

— Очнулся, собака? Можешь говорить?

Павлиан слабо прищурился, пытаясь рассмотреть страшное лицо говорившего, но ничего не увидел, кроме пляшущих языков пламени. «А может, я уже в аду и это тот огонь, на котором поджаривают грешников?» — с внезапным испугом подумал он.

— Ты был послан Боэцием к римскому папе?

«Странно, ведь говорили, что дьявол всезнающ... А он вдруг спрашивает о римском папе. Интересно, сумел бы папа справиться с дьяволом?»

— Почему ты молчишь, пёс?

«Всё-таки непонятно, что у меня сейчас болит — душа или тело? И могут ли они болеть отдельно — тело, когда у него нет души, и душа, когда у неё нет тела? Нет, но ведь если я по-прежнему желаю умереть, значит, я ещё не умер?» — от этой неожиданной мысли Павлиана сначала передёрнуло, и он слегка содрогнулся, но затем успокоился, подумав, что это и к лучшему, ибо со смертью должно наступить облегчение и теперь это будет его главной надеждой. Вино всё-таки подействовало, и боль слегка утихла, так что в глазах Павлиана понемногу появилось осмысленное выражение. Тригвилла, который и задавал вопросы, не преминул это заметить.

— Ага, теперь ты явно пришёл в себя! — торжествующе воскликнул он. — А ну-ка ответь на последний вопрос: тебя посылал Боэций?

— Да... — Это был голос его, Павлиана, но звучал он как-то странно, со стороны, и был абсолютно неузнаваем.

— А что ты должен был передать папе в Константинополе?

— Письма...

— А на словах? — быстро спросил Тригвилла, но Павлиан отрицательно помотал головой — А на словах?

— Ничего...

— Врёшь, римское отродье, врёшь! — Тригвилла с такой яростью ткнул ему факелом в лицо, что едва не поджёг волосы. Но разве боль от этого ожога могла сравниться с той, которая уже столько дней жила в самом Павлиане? От этой мысли он слегка усмехнулся, чем вызвал новый приступ ярости у готского герцога.

— А, так ты издеваешься и не хочешь говорить? Ну тогда, прежде чем сдохнуть, ты увидишь нечто такое, чего не придумают даже в аду! Возьмите его и позовите лекаря!

Павлиана грубо схватили под руки и волоком потащили по ступенькам куда-то наверх. Впрочем, от этих резких движений он слабо вскрикнул и почти сразу же потерял сознание. Снова очнуться его заставило вещество с резким запахом, которое ему сунули под нос и заставили вдыхать. Первым же звуком, который он услышал, ещё не успев открыть глаза, был голодный звериный рык. От этого сильного запаха сознание Павлиана настолько прояснилось, что он по одному рычанию мгновенно узнал пантеру.