Закат империи - [12]

Жалобы в основном касались раздела земельных владений. Дело в том, что сразу после победы над Одоакром Теодорих образовал специальную комиссию под руководством римского патриция Либерия, которая должна была заняться переделом италийских земель. Хотя число завоевателей не превышало двухсот тысяч человек, а римское население составляло от пяти до семи миллионов, готы владели третью всех земельных участков, правда, в основном тех, которые в своё время уже были предоставлены варварам Одоакра, а потом отошли к готам по праву победителей. Помимо самих остготов, на территории Италии проживали гениды, герулы, сарматы, рутины, тайфалы, алеманны, а они тоже претендовали на свою часть земель.

Комиссия Либерия работала до 507 года. Каждый гот получил земельный надел, называвшийся tertia, право на который был закреплён специальной грамотой — pictacium. И хотя благодаря стараниям председателя комиссии при этом разделе почти не были затронуты земельные владения римской знати, беззастенчивая жадность готов побуждала их постоянно посягать на земли своих соседей. Один только Теодат, племянник Теодориха, ухитрился стать крупнейшим земельным магнатом, захватив почти всю территорию Тусции. А поскольку готские комиты[13]стояли во главе всех городских общин (civitates), причём это было даже в тех городах, где не было изолированных кварталов, в которых обычно селились победители, воздвигая там свои арианские базилики, постольку любые земельные споры решались местными властями в пользу своих соплеменников. Да и сам Теодор их боялся раздражать собственных воинов — военную службу несли только остготы, в то время как римляне привлекались к строительству оборонительных сооружений да набирались во флот. Он смотрел на эти злоупотребления сквозь пальцы, вмешиваясь лишь в тех случаях, которые грозили перерасти в открытые столкновения.

Именно об одном из таких случаев, правда, на этот раз связанном не с земельными спорами, а с закупками хлеба, и собирался доложить Боэций на очередном заседании королевского совета. При этом он находился в большом затруднении, ибо помнил о своём обещании Максимиану поговорить с королём о дочери Тригвиллы, которого ему пришлось бы обвинить в неумеренном корыстолюбии, грозившем обречь на вымирание целую провинцию! Впрочем, чего можно было ожидать от человека, который раньше был городским префектом и по ночам выпускал из тюрем воров, чтобы поутру они возвращались в тюрьму и делились с ним своей добычей! Конечно, Боэций мог бы передоверить поручение сына его родному отцу, сенатору Альбину, тоже являвшемуся членом королевского совета, однако он не стал этого делать, зная о давней неприязни, которую испытывал к нему Теодорих.

Исходя из этих соображений, Боэций постарался с максимальной дипломатичностью выстроить свою обвинительную речь. Суть дела сводилась к следующему. В Кампанской провинции, издавна славившейся своим плодородием, нынешним летом разразилась невиданная засуха, погубившая большую часть урожая. Однако префект претория, втайне подстрекаемый Тригвиллой и Конигастом, занимавшимися хлебными спекуляциями, требовал от голодающего населения сдать государству такое же количество хлеба, которое было продано этой провинцией в прошлом, урожайном году.

— Это губительное требование, — горячо говорил Боэций, стоя по правую руку от Теодориха, — способно привести к самым непредсказуемым последствиям. Впрочем, непредсказуемыми эти последствия представляются лишь тем слепцам, которые горят желанием обратить отнятый за бесценок хлеб в полновесное золото, полученное от иноземных купцов. Но голодающее население одной из самых густонаселённых провинций Италии, чтобы избежать мучительной смерти для себя, своих жён и детей, может разбить старые арсеналы и взяться за оружие. Об этом эти люди, мнящие себя государственными деятелями, предпочитают не думать! Но ты, о великий король, — и он поклонился Теодориху, — обязан позаботиться о своих несчастных подданных, взывающих к твоей мудрости и милосердию!

Королю остготов вскоре должно было исполниться шестьдесят лет, однако его круглая борода и пышные волосы оставались такими же густыми и русыми, как и тридцать лет назад, когда он вторгся в пределы Италии и в первый раз разгромил Одоакра. Казалось, время отражается в одном только взгляде его внимательных, жёстких глаз, с годами становившемся всё более мрачным и угрюмым, да в паутине морщинок, окружавших глазные впадины и разбегавшихся к самым вискам, когда Теодорих гневно прищуривался. Именно так произошло и сейчас, когда он выслушал речь своего первого министра.

— Кого ты обвиняешь? — глухо произнёс король.

Боэций уже заранее приготовился к этому вопросу и потому без колебаний назвал имя римского префекта претория Септимия Тертуллия, который уже давно утратил всякое представление о чести, преданно служа двум своим готским покровителям. Назвать в этот момент имена Тригвиллы и Конигаста значило вызвать страшную бурю, тем более что последний был любовником дочери Теодориха Амаласунты. Боэций понимал, что пока он просто не в состоянии избавить королевство от двух этих негодяев, а потому решил сосредоточиться на главном — спасении жителей Кампанской провинции.