Закат и гибель Белого флота, 1918–1924 годы - [39]

Постепенно Дон окружался сплошной стеной красных заградительных отрядов, уничтожавших каждого, кто попытался уйти за его пределы или, напротив, пробраться за их стену. У Донской армии, рассредоточенной по трем городам — Ростову, Новочеркасску и Таганрогу, почти не было кавалерии для успешной маневренной войны; ее 3000 казаков и офицеров имели на вооружении всего два артиллерийских орудия, что было до смешного мало в условиях близящейся схватки, и все же молодость продолжала дарить надежды на победу. Юнкера, студенты, кадеты и учащиеся ремесленных училищ в новогоднюю ночь как никогда были преисполнены боевого духа и были уверены в победе. Молодые офицеры, отгоняя невеселые мысли, надеялись на стратегический талант генералов, ставших у руля добровольческого движения. Для них очевидны были грядущие трудности, но высказать свои сомнения не решался никто, ибо это граничило бы с малодушием и утратой офицерской чести. Немногочисленные пока генералы и командующий добровольческими силами Корнилов верили в Промысел Божий, а на практике в их богатом армейском опыте были припасены пара-тройка удачных тактических приемов, способных вырвать инициативу у противника, слабо подготовленного к войне с профессионалами.

Генералы верили в успех не менее других, совершенно не ожидая будущего массового предательства их бывшими товарищами по оружию — штаб-офицерами и генералами Генерального штаба, пошедшими в услужение к большевистской власти и сформировавшими ей целые армии по всем канонам русского военного искусства. Схватки с себе равными, по знаниям и военному таланту, не могли предположить не только Корнилов, Каледин и Боровский, но и тонкий мастер политической интриги Алексеев, и в этом оказался его основной просчет. Мотивы поступков бывших генералов и офицеров Императорской армии, перешедших на службу большевикам, были разнообразны, как и люди, их совершавшие, но несомненным было и общее заблуждение, свойственное большинству населения. За популистскими лозунгами о братстве и равенстве, о справедливом перераспределении земли и излишков собственности, за ничего не значащими обещаниями мира, стоял извечный и коварный враг России, в лице своих ближайших сподвижников задумавший ее погибель и порабощение народов, ее населявших. В столь изощренные замыслы большинству было трудно поверить. Их продолжал привлекать запретный плод вседозволенности, возможности выдвинуться в столь уникальный исторический период, возможно даже построить новую жизнь, лучшую и светлую.

Именно на этом идеализме просвещенного русского человека, называвшего себя «интеллигенцией» в дореволюционной России, и сыграли его противники, лицемерно предложившие ему разрушить архаичное, по их лживым утверждениям, миростроение державы. Один из офицеров-добровольцев говорил, обращаясь к подчиненным из своей роты: «Эта война — это общее русское горе и общее русское страдание. Как мы смеем считать себя русскими, если не разделим эти страдания с русским народом. Поверьте мне, господа офицеры, что наша национальность определяется не нашими привычками и не теоретической любовью к отвлеченной России, а нашей неразрывной связью с судьбами ее, от чего мы не имеем права уклониться».

После новогодних праздников генерал Корнилов решил посетить Офицерский батальон, с тем чтобы напутствовать военнослужащих. Речь, обращенная к офицерам, была неожиданна по своей решимости, с какой произнес ее Главнокомандующий. «Вы скоро будете посланы в бой, — начал Корнилов — В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом беру на себя я. Но вы должны знать — за что я веду борьбу и во имя чего я призвал вас к этой борьбе, отдавая такой жестокий приказ». В нескольких сказанных затем словах Корнилову удалось почти невозможное. Свидетель его речи вспоминал впоследствии: «Генерал Корнилов заставил нас предать забвению наши политические взгляды и суждения ради единственного и всеобъемлющего — за Россию!»

Настроение слушавших офицеров было боевое, но военный поход без достаточного количества нужных вооружений казался дикой бессмыслицей даже батальонным командирам. Корнилов попытался отправить особую команду численностью в 54 человека для получения орудий на Кубани, в ее столице Екатеринодаре. Миссия по доставке возлагалась на капитана Беньковского. Под его началом состояло 7 офицеров и 14 юнкеров 1-й батареи, вооруженных винтовками и одним станковым пулеметом «максим». К отряду были прикомандированы 33 офицера. До станции назначения отряд не доехал, будучи разоруженным на станции Тихорецкая советскими войсками, и все чины отряда были отправлены под усиленным конвоем в Новороссийск, где властями Черноморской советской республики были посажены в тюрьму и только чудом не погибли, освобожденные в день подхода из Севастополя германской морской эскадры для защиты Новороссийска по настоятельной просьбе адмирала Саблина.

После воцарения в Новороссийске полной анархии в связи с приходом немцев многим из офицеров удалось покинуть город и вернуться в Добровольческую армию. Тем временем на Дону атаман Каледин безуспешно пытался добиться разрешения у многочисленных комитетов вооружить добровольческие части. Оружие, оставленное оренбургскими казаками при их возвращении в родные пенаты на Дону, ибо большевики соглашались пропустить их лишь безоружными, Каледин захотел передать добровольцам, но местные донские комитеты спохватились и взяли заложников из числа юнкеров-артиллеристов, обещая возвратить их невредимыми лишь после возвращения оренбургского оружия на склады Донской армии. Что и было впоследствии сделано.