Закат боярской республики в Новгороде - [43]

Войну необходимо отсрочить. Необходимо укрепить тылы, накопить силы, найти надежных союзников. Как бы то ни было, время работает на пользу молодого Русского государства, а не дряхлеющей кочевой империи...

Русская дипломатия активна. Великий князь посылает послов к Ахмату и Менгли-Гирею, ведет переговоры с королем Казимиром и молдавским господарем Стефаном, с римским папой и итальянскими городами. Ахматовых послов встречают в Москве с великой честью, держат неделями и месяцами. Правда, великий князь не едет в Орду, как делали все его предки. Правда, он уже несколько лет не выплачивает «выхода» — дани. Но полного разрыва он стремится избежать. И инцидент с послом Дмитрием Лазаревым, которому осенью 1475 года пришлось бежать из Орды, удалось замять. Переговоры продолжались. В Москву приехал новый ханский посол Бочюка — он-то и привез Ивану Васильевичу многозначительное приглашение «ко царю в Орду». Речь шла ни больше ни меньше как о формальном, этикетном подтверждении зависимости Руси от хана. Вассал должен время от времени приезжать к своему сеньору, и это далеко не акт простой феодальной «вежливости». Почти два месяца прожил в Москве Бочюка. 6 сентября 1476 года жители русской столицы последний раз видели ханского посла. По улицам Москвы, по будущей Ордынке или Большой Татарской, последний раз проехал посол «царя» со своей пышной свитой. Бочюка возвращался в сопровождении русского посла Матвея Бестужева. Великий князь остался в Москве. «Приглашение» Ахмата было отклонено. В Москве и в Сарае не могли не понимать, что это значит. «Осень суха была и студена». Реки стали рано, а потом начались дожди. Ударили морозы, но снегу за всю зиму не выпало и на пядь. Надо было спешить. Надо было укрепить государственную власть в Новгороде до того, как произойдет решающий, неотвратимый разрыв с Ахматом.

Суд на Городище в ноябре 1475 года положил конец политической монополии господы в Великом Новгороде. Горожане и смерды Новгородской земли впервые увидели, в чьих руках реальная власть на Руси. Они впервые убедились, что и на посадников и бояр можно найти суд и управу. С ноября 1475 года великий князь всея Руси 'впервые стал реальным правителем и судьей в Новгороде. Но это был только первый шаг. Последовал и второй.

23 февраля 1477 года «прииде из Новогорода к великому князю посадник Захариа Овинов за приставом великого князя со многими новогородци, иным отвечи-вати, коих обидел, а на иных искати».

«Ни на Низу ноугородца не судити...» — гарантировал еще такой недавний Яжелбицкий договор. Он только повторял одну из самых старых статей новгородско-княжеских докончаний, одну из самых коренных основ новгородской боярской конституции. «А и. [в] Суждальской ти земле Новагорода не рядити...» — требовали новгородцы еще двести лет назад у тогдашнего великого князя Ярослава Ярославича Тверского, брата Александра Невского. И с тех пор эта статья о судебной независимости Великого Новгорода воспроизводилась неизменно во всех докончаниях, даже в Коростынском договоре значилось, как и прежде: «...ни на Низу ново-городца не судити...» Еще в 1475 году суд и управу в Новгородской земле великий князь чинил только на Городище — сакральная формула судебной особности сохраняла силу. Теперь всему этому пришел конец. Дело, разумеется, не только в том, что не может великий князь, государь всея Руси, каждый год ездить в Новгород и проводить там по два месяца, разбирая взаимные претензии своих подданных. Чем, собственно, новгородцы отличаются от ярославцев, ростовцев, нижегородцев, костромичей? Разве Новгородская земля не такая же часть Русского государства, как Галич и Суздаль, Дмитров и Можайск? Почему бы новгородским истцам и ответчикам не приехать на Москву, на суд государя всея Руси, наравне со всеми другими его подданными?

Непримиримый конфликт между «стариной» великокняжеской и «стариной» боярской, между государственными интересами Русской земли и вековыми традициями вечевого города достиг наибольшего накала. «Того не бывало от начала, как и земля их стала, я как великыи князи учали быти от Рюрика на Киеве и на Володимере и до сего великого князя Ивана Васильевича...» — с полным основанием отмечает московский летописец. Новгородская «пошлина», новгородская «старина», автономия Великого Новгорода превратились в пустой звук. Что толку с того, что продолжал звонить вечевой колокол, что сохранялись посадники и тысяцкие... Любой из них был подсуден и подвластен великому князю и в любое время мог быть «за приставы» привезен на Москву. Споры между посадниками и уличанами, между кончанскими общинами, между горожанами и смердами решались теперь на вече... И потянулись на Москву «иные посадници», Василий Микифоров и Иван Кузьмин, и «инии мнози посадници», потянулись и «житии новогородци», пошли и «поселяне» — смерды, и черницы, и вдовы... И все о том же — «о обидах и искати, и отвечивати». «Вси преобажеиии, многое их множество», отправились на суд государя всея Руси, великого князя Ивана Васильевича. Он ведь обещал «обиденым управа дати». Все долгое великопостное говение (в 1477 году оно началось 17 февраля) ехали и шли в столицу Русской земли «обиденые» и обидчики, правые и виноватые, кто добровольно и охотно, кто под стражей «за приставы», кто с надеждой, кто с отчаянием. Господину Великому Новгороду, как вечевой республике, как самостоятельному политическому организму, как особной части Русской земли, приходил конец... Понимали ли это жалобники и ответчики, тянувшиеся в Москву по зимним обледенелым дорогам?