Захарий Зограф - [75]

Да и с Преображенским, как ни считай, концы с концами, правда, сходятся, но с трудом, и поэтому многие исследователи склонны продлить время пребывания Захария здесь с 1847 года, потом с 1849-го и по крайней мере до следующего года, датируя роспись нартекса и фасада 1850-м. Это вполне правдоподобно, тем более что большие и малые храмовые иконы — «Богоматерь Одигитрия», «Преображение Господне», «Христос-пантократор», «Св. Николай», «Иоанн Креститель», «Архангел Михаил», «Св. Иван Рильский» и некоторые другие — Захарий заканчивает лишь к весне 1851 года. (На храмовой иконе «Преображение» есть подпись художника и дата — 1851.) В ослепительном сиянии золота, четких контрастах красного, черного, синего, зеленого эти иконы смотрятся репрезентативными, исполненными очень тщательно и во всеоружии зрелого, отточенного мастерства — и в то же время суховатыми, холодными, равнодушными, что ли, лишенными той простодушной сердечности и непосредственности, которые составляли едва ли не самую примечательную и симпатичную особенность нашего художника. Разве что в «Преображении» Захарий, проникшись, видимо, впечатлениями окружающей природы, создает сложный по пластике пейзаж с лесистыми горами и отвесными скалами.

(Для часовни Андрея Первозванного иконы писал племянник Захария — Станислав Доспевский. В 1860-х годах искусство болгарской иконописи выходило на завершающий и к тому же совершенно иной виток своей истории: тот же «Андрей Первозванный» Доспевского — не столько икона, сколько картина, выдающая кисть прилежного ученика и последователя русских академистов, живопись религиозного содержания. Однако это уже предмет другого разговора.)

Но все это будет позднее, а пока что путь Захария лежал к дому. В Пловдиве свирепствовала холера, пришлось идти другой дорогой.

САМОКОВ. 1853

И снова Самоков.

Собственно, Захарий и не уходил от него: куда бы и как бы надолго ни забрасывала его беспокойная зографская судьба, он везде ощущал себя самоковчанином. Недаром на всех его подписях присутствует: «…из Самокова», «…живописец самоковчанин». Не все еще осознавали себя тогда гражданами Болгарии, но у всех должен был быть родной город или село, ибо человек без него — отщепенец, бродяга, никто. Здесь, в Самокове, были его корни — родной очаг, могилы отца и матери, дом Димитра и Тенки, его дом, где жила жена и подрастали сыновья. Это был его город, и даже если ему становилось здесь тесно и тягостно, он всегда возвращался сюда.

Добрых пятнадцать лет прошло с тех пор, как Захарий впервые надолго покинул Самоков; тогда он был молод, а знали его главным образом как сына усты Христо и брата Димитра, да и то лишь в родном городе и ближайших окрестностях. Ныне слава об искуснейшем зографе, украсившем главнейшие болгарские святыни — монастыри Рильский, Бачковский, Троянский, Преображенский, разнеслась из конца в конец. Раньше вынужден он был считать каждый грош, ожидая, когда прижимистые ктиторы расплатятся за заказанные ими образа; сейчас он сам богат, и самоковчане чтут в нем не только славного, но и состоятельного согражданина. Бережливость всегда была добродетелью каждого здравомыслящего болгарина — торговца, ремесленника, крестьянина, и особенно в нынешние времена, когда предприимчивость все более пронизывала общество — от ворочавших многими тысячами чорбаджиев до мелких лавочников, лишь мечтавших выйти «в люди». Взращенный на этой почве трезвый практицизм Захария, обостренный сейчас сознанием своей ответственности за будущее жены и детей, плодоносил процентами на отданные в долг деньги (и немалыми! — такого рода деятельность отнюдь не считалась предосудительной, и Захарий участвовал даже в займах Рильскому монастырю), домами в Самокове, приобретенными самостоятельно или на паях. Самолюбию художника льстило, что теперь он мог на равных держаться с теми, от кого еще недавно был в зависимости. Две лавки, в которых самоковской абой бойко торговал его компаньон Димитр Каракалфин, харчевня и постоялый двор в болгарском квартале, купленные на паях с хаджи Митоте, пять домов, один из которых, приобретенный по случаю в 1845 году всего за 3360 грошей и перестроенный еще за 11 тысяч, он отделал для своей семьи, — с крупными богатеями не соперничать, но для Захария это было не так уж плохо… Кое-что досталось и в наследство от тестя: хаджи Гюро скончался в январе 1849 года, обойдя в завещании нелюбимого зятя, но не забыв дочери и внуков.

Вечный странник, Захарий был теперь привязан к своему дому, стоявшему на Широкио сокак — главной улице города. Одноэтажный, о пяти окнах по фасаду, под четырехскатной черепичной крышей, дом стоял в глубине двора и не привлекал внимания, но был достаточно просторным, удобным, уютным. На пустырь, что сзади него, дом выходил эркером на деревянных подпорах и сложенным из нетесаного камня цокольным этажом под ним. Двор окружала тоже каменная, под черепицей ограда, там же сарай и мастерская художника — небольшой, очень простой и непритязательный на вид домик, крытый красной черепицей на два ската. Чистое, тихое, а главное, свое убежище, где можно уединиться, — об этом он мечтал всегда.